Анри де Ренье - Первая страсть
Андре покачал головой:
— И потом нас встретят вместе!
Она закрыла ему рот рукой.
— Боже, до чего ты труслив! Мне кажется, что я слышу осторожного Дюмэна.
Андре опечалился.
— И к тому же я не богат.
Она обвила его шею обеими руками.
— Какой ты глупый, мой бедный Андре, но ведь ты отлично знаешь, что все это мне безразлично. Тут или в другом месте, повсюду, я хочу принадлежать лишь тебе. Мы пойдем туда, куда ты захочешь. Нам всегда будет одинаково хорошо. А как это будет занятно! К тому же так будет много безопасней, чем всегда встречаться на одном месте. О, Андре, я обожаю тебя!
Он схватил ее за талию и увлек в комнату. Полураздетая, она, смеясь, покорилась ему. Когда они дошли до кровати, она позволила тихонько уложить себя в нее.
— Ах, дорогой мой, какая странная вещь — жизнь!
Когда Жермена в последний раз покинула улицу Кассини, Андре вернулся домой пешком. Он был печален. Время, проведенное в мастерской Антуана де Берсена, было счастливым временем. И Андре был растроган, немного удивляясь, впрочем, тому, что Жермена не выказала никакого волнения при мысли, что больше не увидит этого места, которое должно бы быть ей столь дорогим. Первый период их любви заканчивался здесь. Впрочем, при их последних свиданиях Андре заметил легкую перемену в поведении Жермены. Она вносила в наслаждение тот же пыл, что и раньше, но она становилась менее серьезной, более веселой. Их любовные игры, оставаясь по-прежнему страстными, становились более утонченными… Андре очень охотно принимал такое положение вещей. Первая настоящая забота была причинена ему неожиданным возвращением Антуана де Берсена…
Ему придется, в самом деле, заняться приисканием маленькой квартирки, в которой он мог бы принимать Жермену, и эта необходимость напомнила ему вдруг, что финансы его совсем не были в цветущем состоянии. Несколько покупок цветов, уплата по счетам тетушки Коттенэ, чаевые, которые он к этому прибавлял, расстроили их почти окончательно. Раза два уже он прибегал к кошельку г-жи Моваль, но он боялся слишком частыми просьбами возбудить подозрения матери по поводу своего поведения. Ему было уже трудно объяснять юридическими занятиями свои постоянные отлучки из дома. И тем не менее ему нужны были во что бы то ни стало деньги, и даже довольно крупная сумма.
Не переставая думать о способе достать их, он шел вдоль решетки Люксембургского сада, как вдруг очутился против Эли Древе. Молодые люди не виделись несколько месяцев. Андре часто упрекал себя за равнодушие к другу, но тот, очевидно, не сердился на него за это, потому что подошел к нему так, как будто бы они расстались накануне.
Древе к тому же был, по-видимому, в превосходном настроении. Он был одет лучше, чем всегда. У него был более здоровый вид, и под мышкой он держал портфель. После первых слов, когда Андре рассматривал портфель, Древе воскликнул:
— Ах, ты косишься на мой портфель. Ну ладно, старина, я тебе все расскажу. В одном его отделении стихи, в другом — любовные письма, а между обоими — корректура книги Марка-Антуана де Кердрана, которую он поручил мне править, — этот ветреник Берсен, верно, уж говорил тебе, что я служу секретарем у Кердрана.
Андре поздравил Древе. Он действительно знал об этом от Берсена. Древе засмеялся.
— А знаешь, папаша Кердран — добрейшее существо, прямо душа-человек. Он меня обул, одел. Когда я прихожу к нему с промоченными ногами, он заставляет меня снимать башмаки, чтобы я высушивал свои носки. Угощает меня грогом. Потом работаем понемножку. Он забрал себе в башку, что напишет большую историю французской поэзии в четырех томах. И ты представляешь себе, как он старается ругать своих собратьев всех времен! Я его подстрекаю, за это старик любит меня. Потом я забавляю его… Он меня заставляет говорить о женщинах. Это его поражает. Он до того несведущ в любви, ты себе представить не можешь! У него, вероятно, не было и четырех любовниц в жизни. Что до его стихов, то я изменил свое мнение о них. Какими мы были глупцами, когда приходили от них в восторг! Помнишь, тогда вечером, когда мы обедали у Лаперуз с Берсеном и с этой клячей Алисой Ланкеро? Ах, дорогой мой, великих людей не следует рассматривать вблизи!
Древе презрительно надулся и прибавил, ударив по портфелю:
— Вот, милый мой, у меня тут есть мое собственное стихотворение, которое стоит всех элегий Кердрана. Зайдем к Вашетту, я покажу тебе его. Но что с тобой? У тебя зловещий вид.
Андре покачал головой. Его ум пронизала одна мысль. Он проворно схватил Древе за его худую руку, узловатые суставы которой чувствовались сквозь одежду:
— Послушай, Эли, ты можешь оказать мне услугу: мне нужно пятьсот франков.
Эли Древе прыснул от смеха.
— Пятьсот монет? Так ты думаешь, что знаменитый Марк-Антуан озолотил меня! Но, дорогой мой, он — скряга! Он дает мне просушивать ноги и поит экономическими грогами, но он не берет меня с собой к Фуайо, когда ходит туда завтракать! Милейший Кердран, все это появится когда-нибудь в биографии, которую я ему готовлю.
— О, Эли…
Обиженный Андре отпустил руку Древе.
— Какой ты глупый! Это только так говорится. Хозяев принято ругать, но, в сущности…
Древе пожал плечами. Он продолжал:
— Все-таки пятисот франков у меня нет, старина Андре…
— Но дело совсем не в этом. Я прошу тебя только написать письмо, которое я мог бы показать маме и в котором ты мне пишешь, что тебе необходимы эти деньги…
Эли Древе отошел на один шаг, подбросил в воздух свой портфель, поймал его и низко поклонился Андре:
— Хитрец! Готово дело. Ты влюблен.
Андре опустил голову.
— Поздравляю, дорогой мой. Ага, попался! Блондинка или брюнетка?
Андре заволновался:
— Да нет же, Эли, уверяю тебя… Только мне необходимы эти деньги… Тогда я подумал… понимаешь…
Он путался. Древе засмеялся:
— Та, та, та… Ну, ты завтра получишь мое письмо. Все-таки ты, примерный сын, образцовый молодой человек, как и другие, пошел на обман. Но раз я тебе доставлю такую крупную сумму, одолжи-ка мне луидор. У меня тоже есть подруга!.. При таких деньгах я поведу ее завтра к Фуайо. Если Кердран увидит меня там, он будет ошеломлен, старый скряга! Мы составим как бы два кортежа Сулари!..
XXII
Направляясь на улицу Кассини, куда его вызвала синяя телеграмма, Андре испытывал странное впечатление. В мастерской, наполненной для него образом Жермены де Нанселль, присутствие Антуана де Берсена казалось ему скорее неуместным. Это чувство было смешным, но Андре не мог подавить его в себе. К чему эта внезапная мысль вернуться в Париж? Телеграмма, посланная ему Берсеном, не говорила ничего о причинах этого возвращения. Андре упрекал себя в том, что так мало радуется при мысли о свидании с другом. Художник, наверное, спросит его, пользовался ли он мастерской. Самое лучшее будет — сказать ему правду. Для того чтобы скрыть ее от него, следовало бы обеспечить себе молчание тетушки Коттенэ, но это молчание могло быть приобретено только такой щедростью, на которую у Андре не было средств. Оно обошлось бы ему слишком дорого, и без того ему пришлось поскупиться при прощальном вознаграждении. К тому же было слишком поздно для того, чтобы пытаться закрыть рот этой женщине. Тетушка Коттенэ уже, вероятно, проболталась. Подымаясь по лестнице, Андре дал себе обещание отвечать как можно уклончивее на вопросы Антуана де Берсена и поскорее перевести разговор на другой предмет.
