Шейла Бишоп - Кузина королевы
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
– Моя милая Пенелопа, неужели ты думаешь, что мне доставляет удовольствие знать, через какие муки ты проходишь каждый раз, когда ложишься со мной в постель?
Сказав это, он, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты, оставив ее наедине с яростью и тревожными мыслями о том, что он, возможно, прав. Они больше не виделись.
И какая ирония судьбы была в том, что через час после ссоры пришел ликующий Робин и сказал, что он, наконец, получил для Пенелопы разрешение явиться ко двору.
И вот сегодня он привез ее во дворец. У Пенелопы не выходили из головы мольбы Франчески. Она просила их ни в коем случае не терять голову и терпение, что бы ни сказала королева. Милая Франческа очень хорошо знала слабости Деверо. Господь свидетель, как мало огня в ней самой осталось для того, чтобы выйти из себя во время разговора с королевой, размышляла Пенелопа. Разрыв с Чарльзом занимает ее гораздо сильнее, чем предстоящая встреча. Он сейчас тоже во дворце, но, конечно, не посмеет приблизиться к ней, даже если б и захотел. Пенелопа напоминала туго натянутую струну на лютне, когда королева и Робин направились прямо к ней, а потом прошли мимо, не заметив ее в толпе. Что это? Случайность? Или хитрый ход в этой вечной игре в кошки-мышки? Пенелопа смотрела вслед удаляющейся королеве, когда к ней подошла одна из фрейлин и сказала, что ее просят пройти в королевские покои. С бьющимся сердцем Пенелопа пристроилась в хвост процессии, покидающей галерею.
По крайней мере, ее не разорвут на кусочки на глазах у всего двора, а если там будет Робин, то, может быть, все не так плохо! Но как выяснилось, Робина послали обсудить что-то с лордом-адмиралом, а в королевских покоях Пенелопу встретило исключительно женское общество.
Королева сидела в своем кресле с высокой спинкой, прямая как палка. За креслом толпились фрейлины, выглядящие – надо отдать им должное – так, будто они были бы счастливы избежать участия в надвигающемся скандале. Слабая надежда на то, что, может быть, все обойдется, больше не теплилась у Пенелопы в груди. Но ей было уже почти все равно.
Она вошла в комнату и присела в глубочайшем и почтительнейшем реверансе. Тяжелая юбка серого бархата, поддерживаемая широкими кольцами, взмела пол, а кости корсета так впились ей в ребра, что она почувствовала дурноту.
– Ну? – Слово было брошено ей в лицо, как вызов. Пенелопа неуверенно произнесла:
– Мне сообщили, что ваше величество хотели меня видеть...
– Вы ошиблись!
Пенелопа в замешательстве вскинула голову:
– Простите, ваше величество. Я думала...
– Я не могла хотеть видеть такую женщину, как вы, и я удивлена, как вы набрались наглости явиться сюда. Однако ваш брат не давил мне спокойно жить, упрашивая принять вас, поэтому я собираюсь извлечь максимальную пользу из вашего прихода. Встаньте!
Пенелопа поднялась в полный рост. Чувство облегчения, вызванное тем, что она избавилась от телесного дискомфорта, скоро померкло от ощущения, что она стала гораздо более видима и уязвима. Она стояла одна в центре огромной комнаты, а все смотрели на нее.
– Да, вы и вправду дочь своей Матери, – сказала королева. Ее бледные глаза смотрели холодно, пренебрежительно. – Требовать привилегий, на которые не вправе рассчитывать и более достойные, – это, я вам скажу, верх непристойности. Почему я должна быть к вам милосердной? Как бы вы поступили со служанкой, узнай, что она ведет себя как потаскуха?
– Я... не знаю... Это зависит...
– От чего? – крикнула королева. – И говорите четко, не мямлите.
– От... тяжести проступка.
– Что вы имеете в виду? – усмехнулась королева. – Полагаете, что одни половые акты более естественны, чем другие? Или что для некоторых женщин прелюбодеяние нормально до такой степени, что достойно похвалы? А может, вы считаете, что сестра лорда Эссекса и наследник лорда Маунтджоя совершают при этом телодвижения, в корне отличающиеся от телодвижений сельской потаскухи и пьяного жестянщика, валяющихся в канаве? Тяжесть вашего проступка, леди Рич, плохо пахнет... Я бы даже сказала, что он смердит!
Пенелопа смотрела в пол. У нее вспотели ладони, несмотря на то, что ее бил озноб.
– Вы что, проглотили язык? Вы сами хотели прийти сюда, так наслаждайтесь обществом! Впрочем, лучше изложите свою просьбу, и покончим с этим.
Пенелопа перевела дыхание и медленно произнесла:
– Я прошу ваше величество разрешить мне удалиться в свое поместье, где я жила бы одна в раскаянии и смирении. – Она замолчала. Совсем не это она заучила наизусть! Что скажет Чарльз? Что скажет Робин, с таким трудом добившийся этой аудиенции? Робин придет в ярость.
– Сбежать? Нет, вы этого не сделаете. Вы останетесь в Лондоне и сполна насладитесь плодами своего труда!
Королева усмехнулась. Она смотрела на свою кузину, будто видела ее впервые. Золотистая красота Пенелопы практически исчезла – сегодня никто бы не посвятил ей сонета. Она выглядела осунувшейся, почти больной. Весь ее лоск пропал без следа. В Пенелопе ничего не было от волчицы – ненавидимой королевой Легации, бесстыдно упивающейся великолепием собственной плоти, то есть тем, чего королева никогда не прощала.
За тридцать пять лет правления ей приходилось учить уму-разуму множество особ, уличенных в прелюбодеянии. Она много раз срывала на них свой гнев, била по лицу, отправляла в ссылку, в тюрьму, но всегда мучилась от осознания, что они все равно выходят победительницами, потому что самодовольно улыбаются у нее за спиной и расстилаются в поклоне, когда она поворачивается к ним лицом. С того момента, как Пенелопа вошла в зал, королева искала в ее лице тщательно скрываемое торжество и не находила его. Любовь Пенелопы не позволяла ей торжествовать – она заставляла ее страдать.
Королева пару мгновений молча смотрела на нее, затем сказала изменившимся тоном:
– Подойдите ближе. Мне нужно спросить вас кое о чем.
Пенелопа приблизилась, и королева заговорила так тихо, что ни одна из фрейлин не могла ее услышать.
– Говорят, вы обменялись клятвой верности, когда были еще детьми. Это правда?
– Да, ваше величество. Я клянусь, что это правда, хотя у нас нет доказательств.
– Мне также говорили, будто Блаунт считает, что эти клятвы эквивалентны официальному заключению брака и что в этом случае священник не нужен. Это чисто протестантская гипотеза, однако она имеет глубокие корни.
Пенелопа не ответила.
– Но вы с ним не согласны, – добавила королева.
– Ваше величество, я этого не говорила, хотя придерживаюсь того же мнения, что и Чарльз. Что заставило ваше величество подумать, будто я с ним не согласна?
