Энн Чемберлен - София - венецианская заложница
— Что же такое восхитительное ты видишь там? — спросила Нур Бану, нежно отодвигая девушку от окошка. — Я вижу только небо и поля, сегодня точно такие же, как и вчера.
— Вы правы, госпожа, — покаялась Сафи. — Здесь не на что смотреть. Я поняла это и больше никогда не буду смотреть в это окошко.
— И все же ты была здесь вчера и позавчера. Нет, здесь должно быть что-то интересное для тебя.
Сафи опустила голову, пойманная на своей маленькой лжи.
— Это испортит твою прекрасную белую кожу, — сказала Нур Бану, — опасно быть так долго на солнце.
— Но какая польза от моей белой кожи, если я никогда не… — Сафи расплакалась прежде, чем закончила предложение.
Нур Бану улыбнулась и слегка покачала головой, прощая недоговоренность фразы, хотя могла только догадываться, чем она могла закончиться.
— Иди сюда, Сафи. Иди под мой зонтик, и давай поговорим.
Сафи сделала, что ей велели. Теперь она была в тени под защитой, и старшая женщина нежно обняла ее за талию. Несколько минут они шли в тишине, пока Сафи не почувствовала, что очень скоро ее заставят извиниться и она пойдет в бани к другим девушкам. Но это для нее было бы гораздо лучше затянувшегося напряженного молчания.
— Сафи, — наконец-то начала Нур Бану, — разве ты здесь несчастлива?
— Конечно, я счастлива, — резко ответила Сафи.
— Да, ты счастлива, — повторила Нур Бану. — За исключением того, что ты расстроена. Я знаю. Я могу это заметить в тебе.
— Мне жаль, госпожа, — было единственное, что Сафи могла произнести.
— Мне тоже, — сказала Нур Бану. — Мне тоже. После этого они прошли еще немного в тишине, потом старшая женщина снова начала разговор.
— Я когда-нибудь рассказывала тебе о моем сыне?
— Если вы и говорили, госпожа, это было прежде, чем я смогла понимать, что вы говорите. Я знаю, что у вас есть сын, конечно, потому что вы первая жена господина и глава гарема. Но больше ничего вы не говорили. Если он такой же, как вы, госпожа, я уверена, он очень умный мальчик и прекрасный, как вы, храни его Аллах!
— Маленький мальчик! — повторила Нур Бану с усмешкой. — О, если бы он был таким, я все еще могла бы видеть его каждый день! Нет, мой сын уже мужчина. Аллах дал ему больше лет: ему уже восемнадцать.
— Восемнадцать! — воскликнула Сафи. — Госпожа, я бы никогда не догадалась.
— Да, это было восемнадцать лет назад, когда Мурат причинил мне боль, появившись на свет. О, но это того стоило. Я скажу тебе, дорогая, никто более меня не удивлен, что время идет так быстро.
— Госпожа, защити вас Аллах, я никогда бы не догадалась, что у вас такой взрослый сын. Вы сами еще молоды — храни Аллах вашу красоту!
Нур Бану улыбнулась, слушая эту лесть и суеверное предубеждение, сопровождающее ее. Возможно, она вспомнила, как сама когда-то отреклась от своей веры и научилась восхвалять Аллаха. Затем она снова заговорила:
— Мой Мурат так хорош и прекрасен, как только может желать любая мать. Однако я очень сильно беспокоюсь за него, потому что за последние год или два — с тех пор как мы впервые прибыли в Кутахию — он очень пристрастился к курению. Опиум, конечно, не такой уж страшный грех. Я сама добавляю немного в кальян время от времени. Но он так молод — и ему все дозволено! Мне сказали, он не занимается больше ничем, кроме как получать удовольствие. Он отказался сопровождать нашего господина к персидской границе, и его дворец, как советника и друга, в военное время был занят пленными янычарами.
Он не посещает правительственные сессии его отца, не тренируется с оружием, не развивает свои умственные способности чтением или диспутами. Даже поэзию и музыку он принимает только как сопровождение своим трансам. Если музыка становится слишком прекрасной или стихи слишком восторженными, он сразу же отсылает исполнителя, чтобы тот не отвлекал его от зыбких галлюцинаций. И его друзья тоже под стать ему — все слабые, бледные мальчики, разделяющие его зависимость.
Возможно, я слишком волнуюсь. Он все же еще слишком молод. Но я его мать. И хотя я и не знаю воли Аллаха, но возможно, после смерти его деда и затем его отца — Аллах, защити их обоих — он станет султаном. Что это за занятие такое для человека, который должен будет вести в бой армии? Но будет гораздо хуже, если им будут управлять министры и советники, которые только и будут желать свергнуть его. Даже сейчас он с легкостью отдает кольцо со своего пальца и мешок грашей за опиум, если ему говорят, что он какой-то особенный. Если он делает это сейчас, когда ему восемнадцать, останови его Аллах, что же будет дальше, когда ему будет сорок? — Нур Бану тяжело вздохнула и покачала головой.
Затем она продолжила:
— Аллах мой свидетель, я как мать сделала все возможное, чтобы помочь ему. Я ворчала и умасливала его, и, как видно, все это ему не очень нравилось. И поэтому я теперь знаю, что он никогда снова не придет навестить меня, даже на праздниках. Я шью ему одежду. Я своими руками пеку ему угощение, которое он любит. Но что из этого? Он всегда может исчезнуть в мире, в который мне нет доступа. Вначале, конечно, я думала, что он просто молод и ему скучно в этом маленьком городе и, когда его отец не давал ему девушек (Селим сам любит их слишком сильно), я присылала их ему. Ты знаешь Азизу?
— Да, — ответила Сафи. Она знала эту девушку.
— Она разонравилась ему через неделю. Затем я послала ему Белквис. Ее ты тоже знаешь.
— Да, — сказала снова Сафи.
— Знаешь, что он мне сказал после Белквис? «Мама, — сказал он, — не присылай больше никаких глупых девчонок. Это такая скука! Они только крадут мое время». Мой родной сын стал мужчиной, который даже не беспокоится о продолжении своего рода, и что же это за мужчина? Он не должен становиться султаном, у которого нет наследников. Он должен иметь их хотя бы для своего народа, чтобы, по крайней мере, оградить его от гражданской войны. Он просто обязан дать им наследника. Он не должен быть евнухом! — Нур Бану резко оборвала свою страстную речь и обратилась прямо к Сафи:
— Теперь, моя дорогая, поговорим о главном. Теперь ты знаешь, почему я купила тебя и привезла сюда?
— В действительности, госпожа, я не знаю, — призналась Сафи, добавив, что она озадачена и удивлена таким поворотом в разговоре.
— Потому что, — произнесла Нур Бану, — потому что ты, моя дорогая, должна излечить моего сына от его пагубной зависимости.
XXX
Сафи от неожиданности остановилась, и маленькая чернокожая девочка, которая несла за ними зонтик от солнца и старалась не пропустить ни слова из их разговора, столкнулась с ней. Когда извинения рабыни и проклятья в ее адрес были исчерпаны, Нур Бану снова заговорила:
