Наталия Орбенина - Перо фламинго
Серафима Львовна тяжело поднялась и двинулась в гостиную, понимая, что гости заждались, а хозяйка непростительно долго не выходит. Хоть бы провалиться сквозь землю, только избежать всего этого… Хоть бы все разладилось разом! Да как же можно, это убьет Петю, он такой счастливый!
Серафима ужаснулась тому, что желает разлада помолвки. Преступные мысли окутали её сознание, как грозовые тучи, и неотступно терзали. Она остановилась в нерешительности и тут услышала голос Егора. Она даже не разобрала, что он сказал. Вероятно, его о чем-то спросил Викентий или Лавр. Но голос, этот голос мгновенно проник во все её существо, ноги задрожали, подкосились, голова пошла кругом и она упала без чувств.
Через несколько минут суматоха вокруг Серафимы утихла, её отнесли обратно в спальню, натерли виски одеколоном. Она пришла в себя, но ни встать, ни обедать уже не могла. Попросила только, чтобы её оставили в одиночестве. Соболев, обескураженный и подавленный, все же пригласил Аристовых отобедать. Обед прошел в тягостном молчании. Несколько незначительных фраз, сказанных поневоле – и только. И уж, конечно, никто и не заикнулся о грядущей свадьбе. Словно и не было помолвки. Петя едва не рыдал. Конечно, маменька опять занемогла. Бог её знает, сколько это продолжится. А ежели навсегда? Что тогда им с Зоей делать? Зоя тоже сидела с бледным лицом и сжатыми губами. На кого сетовать?
Наконец, мучительный обед завершился. Аристовы сдержанно попрощались. Всем было неловко, смущение и недоговоренность витали в воздухе. Соболев не мог и не хотел говорить ни о чем, потому что не знал, что сделалось с его женой. Аристов тоже не желал беседовать о свадьбе, полагая, что в нынешней ситуации это крайне неуместно. Да и вовсе не надобно.
Когда они возвращались с сестрой домой в экипаже, Егор, глядя в окно, задумчиво произнес:
– А не поехать ли нам в Европу, Зоя?
Зоя еще крепче сжала губы и молча залилась слезами. Но брат не видел этих слез. Перед его глазами стояло иное лицо, иные глаза и губы. Но никогда, никогда он не прикоснется к ним, не прильнет в исступлении, как там, в Альхоре… И снова зашумел песок, снова светила громадная луна и в ее сиянии огромные колонны отбрасывали свои могучие тени…
Глава двадцать первая
Соболев с силой дернул дверную ручку, уже готовый к тому, что она опять окажется запертой. Но дверь поддалась и тихо отворилась. Викентий Илларионович поспешно вошел, боясь, что его выставят за дверь еще на пороге. Жена, как он и ожидал, лежала на кровати и даже не подняла головы. Что за невнимание, возмутился Соболев.
Нет, нет, он не позволит себе раздражаться! Это грех, ведь Серна больна, больна! Он должен терпеть, все пройдет, все наладится.
Соболев тяжело прошелся по комнате и сел на стул. Стул чуть скрипнул. Серна нехотя повернулась, и выражение её лица неприятно поразило мужа. Теперь оно не казалось ему совершенным, божественно прекрасным. Прежняя безупречная красота уступила место иным чертам.
Глядя на это незнакомое отчужденное лицо, он гнал прочь мысли, которые пронзительной болью сверлили его голову. Не болезнь это вовсе! Что произошло в пустыне?
О том, что Аристову и Серафиме явился Альхор, он узнал почти сразу же, как только они нашлись. Уже в первый день, когда бот повернул назад в Каир, Соболев заподозрил, что Северов знает о приключениях спасенных значительно больше, чем рассказывает. Северов был явно взволнован и искал возможности поговорить с Аристовым, выпытать у него все. И тогда профессор решился. Он твердым шагом подошел к уединившимся собеседникам и мягко, но непреклонно попросил разрешения присоединиться к ним. Вот тогда-то Аристов и поведал о том, как они с Серафимой оказались в Альхоре. Соболев слушал жадно, рассказ Егора порождал странные чувства. С одной стороны, радость от того, что все рассказы о мистическом городе оказались не просто выдумкой безумных, измученных жаждой и жарой путешественников. С другой стороны – досада, что Альхор явился не ему, ученому, а людям, которым это знание и вовсе ни к чему. К тому же ему казалось, что Аристов что-то недоговаривает, умалчивает. Но что? Соболев задавал вопросы, собеседник отвечал на них безо всякой заминки. Не мог задать только один вопрос, было ли что-то между ним, Аристовым и его женой?
– Как ты, дружок, спала нынче? – Соболев старался, чтобы его голос звучал как можно мягче.
– Как обычно, – последовал равнодушный ответ. – Плохо.
– Тебе все по-прежнему снится Альхор? – осторожно задал вопрос супруг.
– Он всегда со мной, и днем и ночью.
– Да, – протянул профессор, – какая досада, что я не смог видеть всего этого, описать, понять! Какая досада! Ведь как преподнести научной публике все эти ваши рассказы, что твои, что Северова, что Аристова. В глазах ученых мужей это бред, выдумки, мираж. Прослывешь шутом гороховым. А жаль, потому что я чувствую, что он есть, существует реально! Ну, может быть не в том смысле реальности, как мы привыкли понимать в обыденной жизни. Некая иная реальность! Как бы мне ваши головы выпотрошить да собрать все воедино. Понять, что есть этот самый Альхор!
– Простите, что мое невежество и необразованность не дает вам этой возможности, – тихо и без всяких эмоций ответила жена, но в её словах он услышал укол.
– Полно, я не хотел тебя обидеть! Ни тебя, ни Северова, которому мы по гроб жизни обязаны. Ни тем более господина Аристова, этого во всех отношениях достойного молодого человека. Не так ли?
И он внимательно посмотрел на жену. А она смотрела в окно, словно там было что-то интересное.
– Вот что, Серна, я бы хотел все же приняться за труд об Альхоре. Но для этого я должен буду предоставить доказательства, свидетельства. Стало быть, тебе нужно, по меньшей мере, заставить себя выйти из своей комнаты. Сделай над собой усилие на благо человечества!
Профессор пытался шутить и говорил веселым голосом.
– Мне жаль разрушать ваши планы, но я не смогу, – она натянула на себя шаль и завернулась в нее, спасаясь от его колючего недовольного взгляда.
А именно таким он сделался в тот миг, когда Серна произнесла эти слова.
– Серафима, ты не можешь отрицать того обстоятельства, что и я, и твой сын, мы оба проявляем невероятное терпение, ожидая, когда пройдет твое недомогание. Мы сносим новые капризы, прихоти…
– Это не капризы, – она резко прервала его. – Смиритесь с мыслью, что ваша жена душевно больна, и оставьте меня в покое!
– Но коли вы больны, вам место в лечебнице для умалишенных! – Соболев выкрикнул последние слова и тотчас же раскаялся в них.
– Вот и чудесно! – она даже просияла. – И слава богу! Отдайте меня туда и забудьте о моем существовании!
