Лиз Карлайл - Никогда не влюбляйся в повесу
— А его жена? Люка, я хочу сказать? — не утерпела Камилла. — Она была счастлива?
— Думаю, да… Хотя местное общество встретило ее в штыки.
— Из-за того, что она была полукровка?
Ксантия покачала головой.
— Аннамари никогда не говорила об этом, хотя кое-кто знал… или догадывался, — негромко сказала она. — Цвет кожи у нее был… как кофе со сливками, только еще светлее. Прелесть что такое. Но то, что в свое время она была на содержании у богатого француза да еще и родила от него бедняжку Мартиник, — такое ведь не спрячешь, верно? Я хорошо помню тот день… да что там день — ту минуту, когда она впервые переступила порог нашего дома… Помню ее лицо в тот момент. На нем было написано торжество. Как будто она получила наконец то, чего хотела.
— Неприятно звучит.
— Поэтому мне так грустно, — кивнула Ксантия. — На самом деле Аннамари вовсе не была такой. Она была преданной матерью… и она была по-настоящему добра ко мне, хотя никто не ждал и не требовал этого от нее. Но ей приходилось нелегко. Босоногая девчонка, выросшая в грязи и нищете, которой вдруг привалило счастье — она стала любовницей богатого мужчины. Он бросил ее — и она готова была на все, лишь бы не скатиться снова вниз, в ту же грязь и нищету, из которой он ее поднял. Готова была на все, лишь бы подняться наверх. К несчастью, поднимаясь вверх по общественной лестнице, она использовала вместо ступеньки Кирана. И он никогда — никогда! — не смог этого забыть.
— Да, это многое объясняет, — пробормотала Камилла. — Должно быть, он безумно ее любил.
— Нет, не думаю, — покачала головой Ксантия. — Это, скорее, была не любовь, а какое-то наваждение. Вся его вина в том, что он позволил ненависти и чувству вины угнездиться в его сердце… не вырвал их сразу же — позволил им пустить глубокие корни, а сам даже не понял и не почувствовал этого. Впрочем, не только он — все мы дорого заплатили за это: я сама, бедняжка Мартиник… даже Гарет.
— Но… кого же он так ненавидел?
Ксантия посмотрела ей в глаза — лицо ее было полно такой угрюмой суровости, что по спине Камиллы пополз холодок.
— Себя, — прошептала она. — Понимаешь, Камилла, он ненавидит себя.
Странное дело — распутник и повеса, чьей женой Камилла, как она считала, стала, куда-то исчез, уступив место человеку гораздо более сложному и порядочному. Самые разные чувства теснились в душе Камиллы — раздражение, гнев, обида, влечение… И вдруг она почувствовала, как в ней проснулась какая-то странная нежность к этому непостижимому пока для нее мужчине.
Ксантия поднялась вместе с ней на крыльцо.
— Зайдешь? — предложила Камилла.
В ответ та весело улыбнулась.
— Ну уж нет — ты небось соскучилась по Кирану, — рассмеялась она. — Аукцион на «Таттерсоллз» давно закончился.
Однако муж Камиллы так и не вернулся домой.
Что ж, хорошо, решила Камилла. Намек понят.
Глава 8
Ротуэлл получает совет, который он меньше всего хотел услышать
Завернув около полудня в клуб «Сатир», Ротуэлл провел изрядное количество времени в обществе одной обнаженной едва ли не до пояса девицы, известной среди завсегдатаев под именем Барвинок, чьим основным достоинством было — как позже с брезгливостью сообщил герцог Уорнем своей супруге — умение, сидя на коленях у Ротуэлла, с хихиканьем вливать в себя невероятное количество омерзительной бурды, которой здесь угощали клиентов, выдавая ее за шампанское.
Окинув взглядом прокуренное помещение, герцог внезапно почувствовал, как по спине у него поползли мурашки. В противоположном углу две «ночные бабочки» у рояля, стараясь придать заведению налет изысканности, дуэтом пели арию из оперетки, которая в это время была невероятно популярна в Уэст-Энде. Третья их подружка пыталась танцевать под музыку, правда, без особого успеха — тем не менее толпившиеся вокруг разгоряченные джентльмены подбадривали ее криками.
Словом, заведение представляло собой жалкую пародию на те клубы для джентльменов, вроде клуба «Уайтс», где собирались представители высшего общества. От потертого бархата обивки попахивало плесенью, а тусклый свет не мог скрыть царапин и пятен на мебели. Всеобщую картину запустения довершали стены, обитые выцветшим шелком, и изношенные ковры, кое-где усеянные подозритель-ными пятнами. Испарения продажной любви и греха наполняли комнату. Переступить порог подобного заведения мог лишь человек, ни в грош не ставящий тот круг, к которому он принадлежал по рождению. Тот, кто привык удовлетворять самые низменные свои прихоти и самые темные свои желания.
— Это самый настоящий позор! — возмутился Гарет, обращаясь к развалившемуся на диванчике Ротуэллу. — Полуодетые девицы, которые задирают ноги на сцене, и совсем раздетые — в отдельных кабинетах наверху! Не говоря уж о запахе опиума, который я почувствовал, едва переступив порог этой клоаки!
— Опиума? — лениво переспросил Ротуэлл, вытащив из портсигара черуту.
— О, только не нужно изображать оскорбленную невинность, Киран! — рявкнул Гарет. — Ты не был за океаном столько, сколько я, и все равно наверняка еще с порога почувствовал вонь этого зелья. Только вот я не думал, что эта зараза проникла уже и в Лондон.
— В самом деле? — с усталым видом пробормотал Ротуэлл.
— И где? В Лаймхаусе, Бог ты мой! — продолжал кипеть от возмущения Гарет. — Кому из порядочных людей придет в голову сунуться в такое место? Правда, шел бы ты домой, Киран, к жене!
Окинув друга невозмутимым взглядом глубоко посаженных глаз, Ротуэлл затянулся черутой и какое-то время молчал.
— Я веду себя так, как мне нравится, — проговорил он наконец. — Я не хочу, чтобы моя жизнь изменилась. Послушай, Гарет, не сравнивай меня с собой. Я ведь женился не по любви, как ты.
— Ну, если ты намерен и дальше вести себя как сейчас, то о любви можешь смело забыть. — Гарет, брезгливо поморщившись, обвел рукой комнату. — Зачем тебе все это, Киран? И ведь ты даже не пытаешься изменить все к лучшему!
— Изменить к лучшему? Самое лучшее для нее, по-моему, это избежать разочарования. — Ротуэлл раздраженно побарабанил пальцами по спинке дивана. — И потом… женщины задают слишком много вопросов.
Герцог бросил на друга многозначительный взгляд.
— И что же это за вопросы? Неужели такого рода, что ты не мог на них ответить?
Ротуэлл по-прежнему оставался безучастным.
— Нет, просто я не обязан на них отвечать. Впрочем, и на твои тоже.
Лицо герцога омрачилось. Он начинал злиться.
— А тебе и не нужно, Киран! — рявкнул он, — благо ответы мне и так известны. Ты явился сюда, поскольку считаешь, что ничего лучшего ты не заслуживаешь. А еще потому, что хочешь забыться.
