Алексей Пазухин - Самозванка (дореволюционная орфография)
– А если обманъ откроется? Если она узнаетъ, что это не Вася?… Вѣдь это ужасъ, ужасъ что будетъ, мама… Ей перенести такой обманъ будетъ тяжелѣе смерти внука…
– Ахъ вздоръ!… Во первыхъ, никогда никто не узнаетъ подлога, это ужъ мое дѣло, и ты только должна во всемъ слушать меня, а во вторыхъ, еслибъ она и узнала, любовь къ тебѣ, которую ты вызовешь въ ней, не пропадетъ отъ этого… Она будетъ любить тебя, вотъ это лицо твое, глаза эти, волосы, тѣло это, душу, – такъ не все ли ей равно какъ зовутъ то, что она любитъ? Пусть это будетъ Вася или Вѣра – это все равно…
– Нѣтъ, мама, нѣтъ!… Она полюбитъ внука Васю, а не меня и какъ только этого внука Васи не будетъ – любовь пропадетъ.
– Ну, будетъ объ этомъ! – Повелительно остановила мать. – Дѣло рѣшенное, и ты должна дѣлать то, что я приказала тебѣ… Ложись спать, я тоже хочу заснуть… Ступай и помни, что мы должны поступать такъ, или мы погибли!… Помни и то, что я никогда не прощу неповиновенія, а тѣмъ болѣе – неблагодарности…
Анна Игнатьевна слегка оттолкнула дочь, повернулась къ стѣнѣ, закрылась одѣяломъ и показала видъ, что засыпаетъ, а дѣвушка медленно дошла до своей кровати, присѣла, сложила руки на колѣняхъ, свѣсила голову и въ такой позѣ просидѣла до самаго утра.
Ожила пустынная замоскворѣцкая улица, ожилъ затѣмъ и домъ…
Черезъ полчаса Вѣра сидѣла уже съ бабушкою за самоваромъ и разсказывала ей о своемъ житьѣ-бытьѣ, о томъ, какъ она, то-есть не она, а мальчикъ Вася, – училась, какъ хотѣла видѣть бабушку, какъ любила ее, не зная еще.
Вчерашнее наставленіе матери, должно быть, не пропало даромъ – дѣвушка говорила хорошо и превосходно играла свою роль, а въ ловкомъ, тоненькомъ, кудрявомъ мальчикѣ, къ которому такъ шелъ костюмъ и такъ ловко сидѣлъ на немъ, никто бы не заподозрилъ дѣвушки…
Такъ пошли дни за днями.
Ольга Осиповна привязывалась ко внучку все болѣе и болѣе, любила его съ той силою, которая можетъ явиться лишь у женщины, не любившей еще никого, не испытавшей еще чувства привязанности. Отъ матери-природы, вѣроятно, каждому человѣку отпущена извѣстная доля любви, и доля эта расходуется въ теченіи всей жизни человѣка съ большей или меньшей равномѣрностью; если же остается въ экономіи до конца дней, то отдается всецѣло тому послѣднему, котырый долженъ получить ее.
Въ жизни Ольги Осиповны этотъ „послѣдній“ – былъ внукъ Вася, и ему отдала она весь запасъ не израсходованной любви.
Любовь эта наполняла теперь жизнь старухи; но человѣка, которому любовь отдавалась, она не только не радовала, а, напротивъ, приносила одно лишь горе. Это было похоже на то, еслибъ честному человѣку, принимая его за другого, кто нибудь отдавалъ долгъ, принадлежащій этому другому. Человѣкъ по странно или страшно сложившимся обстоятельствамъ беретъ этотъ долгъ, но не радуется, а страдаетъ, чувствуя себя воромъ, обманщикомъ, негодяемъ.
Такое именно чувство испытывала Вѣра, фигурирующая въ роли любимаго внука, по стольку Вѣрѣ было тяжело это и больно. А Ольга Осиповна, какъ нарочно, съ каждымъ днемъ увеличивала и увеличивала свои заботы о внукѣ. Такъ, напримѣръ, до сихъ поръ, ведя самый уединенный образъ жизни, старуха выѣзжала лишь въ церковь, а къ себѣ принимала только священниковъ, да изрѣдка племянницу Заварихи „модную дѣвицу” Настеньку. Теперь же она пожелала возобновить давно забытыя знакомства и для этой цѣли, сюрпризомъ для дочки и внука, завела новый экипажъ, лошадей, и наняла кучера. Роль послѣдняго до сихъ поръ замѣнялъ древній старикъ Акимычъ, который возилъ воду, свозилъ зимою со двора снѣгъ и имѣлъ для этой цѣли, равно какъ и для парадныхъ выѣздовъ, одного сиваго коня, стараго, неповоротливаго и не державшаго тѣло. Теперь въ конюшнѣ ржали и били передомъ два рьяные коня, a пo двору расхаживалъ щеголь кучеръ съ папироскою въ зубахъ и съ явнымъ желаніемъ влюбить въ себя всѣхъ сосѣднихъ горничныхъ и кухарокъ. Читатель можетъ себѣ представить, какъ была рада этому сюрпризу Анна Игнатьевна! Она поблагодарила мать, но объявила что „Вася“ пока не можетъ пользоваться любезностью бабушки, и выѣзжать не будетъ: онъ боленъ, у него какая-то странная болѣзнь, и докторъ не велѣлъ ему бывать въ обществѣ, предписавъ полнѣйшее уединеніе.
Эта спасительная ложь привела къ новымъ осложненіямъ.
– Боленъ? – тревожно спросила старуха, привлекая къ себѣ Вѣру и лаская ее. – Боленъ мальчикъ? Такъ доктора надо, Аннушка, ему. Здѣсь, не Ярославль вашъ, а Москва, столица! здѣсь есть знаменитые доктора, есть такіе, что по сто рублей за разъ берутъ, да ужъ за то и вылѣчатъ!… Непремѣнно надо Васеньку къ такимъ докторамъ повезти…
И Аннѣ Игнатьевнѣ стоило большого труда отстоять Вѣру отъ доктора, для чего пришлось придумывать множество различныхъ причинъ.
Трудно было уговорить старуху и отъ желанія повезти внука по знакомымъ. Тутъ опять пришлось лгать, сочинять, изворачиваться, но Анна Игнатьевна и въ этомъ дѣлѣ одержала побѣду; Вѣру старуха оставила въ покоѣ и только отъ племянницы „Заварихи”, Настеньки, не возможно было отдѣлаться.
„Модная дѣвица“ вошла и сдѣлалась своимъ человѣкомъ въ домѣ.
Это была дѣвица интересная.
Оставшись сиротою послѣ родителей, мелкихъ торговцевъ, Настенька, когда ей было лѣтъ пять, перешла къ тетушкѣ своей „Заварихѣ”, и та сосредоточила на ней всю любовь свою, всю увядающую нѣжность старой дѣвы, въ силу той же необходимости расходовать куда-нибудь свою любовь, о чемъ я говорилъ выше. Любовь – мощная сила: она живитъ, какъ любящаго, такъ и любимаго человѣка; но любовь „Заварихи“, была особенная любовь, любовь, основанная на тщеславіи. Старухѣ хотѣлось создать изъ племянницы „барышню“, даже – „аристократку“. Подъ словомъ же этимъ въ Замоскворѣчьѣ подразумѣвается дѣвица или дама, нарядно одѣтая, умѣющая бренчать на рояли, знающая два-три слова по французски и непремѣнно – „манерная“. Всего этого и стала добиваться „Завариха“. Она отдала Настеньку въ частный пансіонъ, гдѣ изъ каждой дѣвочки черезъ два-три года фабриковали нравственнаго, а порою физическаго уродца, ломающагося, говорящаго въ носъ, томно закатывающаго глазки и смотрящаго на міръ Божій шиворотъ на выворотъ. При этомъ, дома Настенька съ утра и до вечера слушала сплетни, вводилась въ курсъ интимной жизни чуть ли не всего московскаго купечества и пріучалась жить подачками отъ „благодѣтелей“, ничего не дѣлая, но непремѣнно желая и конфекты кушать, и турнюры носить, и бархатную ротонду имѣть, и ѣздить по театрамъ. Въ свободное отъ сплетенъ время Настенька читала романы Понсонъ-дю-Терайля и фельетонные романы изъ жизни французскихъ маркизовъ, испанскихъ грандовъ и итальянскихъ бандитовъ.
Такова была Настенька.
