Эльза Вернер - Дорогой ценой
ГЛАВА II
– Еще раз прошу вас, ваше превосходительство, отменить эти строгие мероприятия. Нельзя же делать весь город ответственным за выступления отдельных лиц.
– Я того же мнения, что не следует поступать так круто. Нетрудно будет найти виновных и обезопасить себя от них.
– Не нужно придавать этой истории столь важное значение, ваше превосходительство. В действительности она не заслуживает этого.
Барон Равен, к которому были обращены эти увещания, был, по-видимому, очень мало тронут ими и сухо ответил:
– Очень жаль, господа, что я совершенно противоположного мнения, но я принял свое решение после тщательного размышления, и к тому же вам хорошо известно, что я никогда не отменяю назначенных мер.
Мужчины, собравшиеся в приемной губернского правления города Р., по-видимому, провели довольно долгое и оживленное совещание; все они были порядочно взволнованы, не исключая и самого барона, хотя он с видом непоколебимого спокойствия откинулся в своем кресле.
– Мне кажется, – снова начал первый, – что мой голос представителя города тоже имеет некоторый вес в этом вопросе, тем более что на моей стороне и господин полицмейстер.
– Разумеется, – с нарочитой сдержанностью подтвердил последний. – Однако я слишком короткое время исполняю свою должность, чтобы в совершенстве знать положение вещей. Его превосходительство, конечно, может лучше судить об этом.
– Я боюсь лишь, чтобы не придали ложного смысла строгим мерам и не истолковали их как заботу о вашей личной безопасности, – заметил третий господин, в мундире полковника.
– Не беспокойтесь, – возразил барон с презрительной усмешкой, – меня слишком хорошо знают в Р., чтобы заподозрить в трусости. Что бы ни было, этот упрек не коснется меня.
Губернатор поднялся, давая понять, что совещание окончено.
Барон Равен, человек сорока шести – сорока семи лет, был весьма представительным мужчиной. Мощная фигура и повелительные манеры, полное энергии лицо, черты которого были если не красивы, то очень характерны, осанка, выражающая смесь неприступной гордости и спокойного достоинства, – все говорило о том, что этот человек привык повелевать и властвовать. Темно-карие глаза его еще молодо блестели, но взор их был строг и мрачен, а когда барон пристально смотрел на что-нибудь, приобретал пронизывающую, неприятную остроту. Темные густые волосы барона лишь слегка серебрились на висках, и это была единственная черта, выдававшая его возраст.
– Все это вовсе не касается меня лично, – продолжал он. – Пока ругательства и угрозы доходили до меня в вице анонимных писем, я попросту бросал их в корзину, не придавая им никакого значения. Но когда их стали расклеивать на стенах присутственных мест и начались попытки публично оскорблять меня, а господа граждане воздерживались от вмешательства, я счел своей обязанностью принять серьезные меры. Я – представитель высшей власти в провинции, и если буду терпеть оскорбления, наносимые лично мне, то тем самым уроню авторитет правительства, охранение которого при всех обстоятельствах является моей обязанностью. Повторяю вам, господин городской голова, мне очень неприятно издавать обязательные полицейские постановления, которые, может быть, будут весьма тягостны, но сам город заставил меня сделать это.
– Мы уже привыкли к тому, что при подобных обстоятельствах вы, ваше превосходительство, не принимаете во внимание никаких доводов, – резко произнес городской голова. – Итак, мне остается лишь сложить на вас всю ответственность за это… Следовательно, наш разговор окончен.
Барон холодно поклонился и парировал:
– Не знаю случая, когда я не нес бы ответственности за свои мероприятия; также, разумеется, я несу ее и теперь… До свидания, господа!
Городской голова и полицмейстер вышли из приемной. На пути к выходу голова, седой старик холерического типа, не мог не дать воли своему долго сдерживаемому гневу.
– И вот, несмотря на все наши просьбы, увещания и представления, мы еще раз не добились ничего другого, кроме диктаторского «будет так!», – говорил он своему спутнику. – По-видимому, даже и вы преклонились перед этим излюбленным выражением его превосходительства: ваше противоречие разом смолкло.
Полицмейстер, еще довольно молодой человек с умным, выразительным лицом и очень вежливыми манерами, пожал плечами.
– Барон – глава управления, и так как он объявил, что превосходит меня своей ответственностью, то…
– Вы подчиняетесь его воле, – закончил городской голова. – В сущности это вполне естественно. Едва ли вы хотите разделить судьбу своего предшественника.
– Во всяком случае, я надеюсь дольше его сохранить свой пост, – вежливым, но решительным тоном ответил полицмейстер. – Насколько мне известно, мой предшественник был переведен на другую должность за неспособность к службе.
– Ошибаетесь, – возразил голова. – Он был смещен потому, что пришелся не по душе барону Равену и по временам осмеливался высказывать различное с ним мнение. Он принужден был уступить воле, которая так давно неограниченно господствует у нас. Сегодняшнее поведение нашего губернатора, надеюсь, сразу же показало вам, в чем собственно заключается здесь «положение вещей», и, как мне кажется, вы уже избрали себе лагерь.
Последние слова прозвучали очень язвительно, но полицмейстер ничего не ответил и только любезно улыбнулся, а так как они уже были в подъезде дома, то тотчас же расстались.
Барон Равен и полковник между тем остались в приемной правления. Полковник командовал полком, несшим гарнизонную службу в Р. Несмотря на свою военную осанку, мундир и ордена, он все же не мог выдержать сравнения с величественной фигурой губернатора, хотя и облаченного в простой штатский сюртук.
– Вам не следовало все же так круто поступать, ваше превосходительство, – возобновил он разговор. – В высших сферах бывают очень недовольны постоянными конфликтами со средним сословием.
– А вам кажется, что я люблю эти конфликты? – спросил барон. – Но уступчивость в данном случае была бы проявлением слабости, а последней, надеюсь, никто не заподозрит во мне.
– Вы знаете, что месяц тому назад я был в столице, – продолжал полковник, – и часто бывал в министерстве. Откровенно говоря, настроение там для вас неблагоприятно. Там недолюбливают вас.
– Это мне известно, – холодно ответил Равен, – я давно стал неудобен для столичных господ. Я никогда не был ни покорным исполнителем их воли, ни их преданным слугой; к тому же они никак не могут простить мне мое низкое происхождение. Помешать моей карьере было невозможно, но симпатиями в их кругах я никогда не пользовался.
