Полина Федорова - Вологодская полонянка
Ильхаму тоже было хорошо, но иначе. Он шумно задышал, печать блаженства легла на его лицо.
— Быстрее! — прохрипел он, а затем испустил громкий и долгий стон: — А-а-а-а…
Тело его выгнулось, плоть в кулачке Таиры дернулась раз, другой, и на ладошку брызнула теплая струйка. Затем, толчками, еще и еще.
«То самое семя, — догадалась вдруг она, чувствуя, как естество Ильхама теряет крепость и снова становится мягким и похожим на неспелый бобовый стручок. — Только, почему не в меня?»
— Вымой руки, — произнес Ильхам, зевая. — Теперь поняла, что значит ласкать мужа?
— Да, — покорно ответила Таира и поднялась. После, ополоснув в рукомойнике руки и вернувшись, она спросила Ильхама, когда он будет входить в нее, но вместо ответа услышала только мерное дыхание. Ильхам спал, повернувшись набок. Таира разочарованно вздохнула, легла рядом и прикрылась шелковым одеялом по привычке с головой, оставив приоткрытыми для дыхания только рот и нос.
В последующие ночи повторилось то же самое: Таира ласкала Ильхама, как он ее тому обучил, муж сладострастно стонал от неги и наслаждения, изливался в ладонь супруги и решительно не помышлял входить в нее.
Через неделю после замужества Таира, зайдя как-то в комнатку Айхи, заявила ей:
— У меня никогда не будет детей.
— Не говори так! — сердито замахала на нее руками старая Айха. — Иначе услышит Владыка Преисподней, везир всех джиннов, и тогда у тебя и правда никогда не будет детей.
Таира замолчала и испуганно взглянула поверх головы Айхи: то ли почудилось, то ли действительно пронеслась по комнате старушки легкая тень, пахнув в лицо легким дуновением ветерка от быстрых крыльев.
— С чего ты взяла? — проворчала апа и, не дождавшись ответа, дернула ее за рукав шелковой рубашки.
— А? — оторопело посмотрела в глаза Айхи Таира.
— Что с тобой? Стоишь, как урусское истуканище, словно тебя в землю вкопали. Я спрашиваю тебя: с чего это ты взяла?
— Что взяла?
— Ну то, о чем только что сказала, — зыркнула на нее старушка.
— А что я сказала? — непонимающе уставилась на Айху девушка.
— Ты сказала, что у тебя никогда не будет детей, — тихо, почти не открывая рта, произнесла Айха.
Что это? Опять быстрокрылая тень? Нет, почудилось.
Таира вздохнула:
— Ильхам-хан не хочет в меня входить.
— Как это? — удивилась Айха.
— Вот так. Все кончается ласками, которыми я одариваю его. А потом он засыпает.
— А что за ласки? — как бы невзначай поинтересовалась Айха.
— Я обхватываю его плоть ладонью и делаю так, — показала несколько движений рукой Таира.
— Понятно, — нахмурилась Айха.
— Что тебе понятно? — насторожилась Таира.
— Да нет, это я так, — пробормотала ворчливо апа. — Ты вот что, попробуй-ка прийти к нему утром. В одной рубашке и шальварах. Он увидит, какая ты красивая, и сразу захочет в тебя войти.
— Ладно, — согласилась Таира.
Застать днем Ильхама в его покоях было трудно. Большую часть дня он проводил с Юсуфом. Сеид почти ежедневно созывал у себя Диваны, на которые приглашал сардара Хамида, кашанских и джукетанских беков и мурз. Часто Ильхам выезжал на день-два вместе с Юсуфом и со своими уланами на быстрых конях и джурами в тяжелой броне в ближайшие улусы и возвращался запыленный и довольный. Они с Юсуфом явно что-то замышляли, но от женщин все держали в тайне, ибо еще пращурами их было подмечено, что язык женщин слишком длинен и вовсе не имеет костей.
Все же Таира нашла момент, когда воспользоваться советом воспитательницы.
Однажды, когда она точно знала, что Ильхам никуда не уехал, она прошла в мужскую половину дома и подошла к его покоям. Джуры у дверей почтительно расступились, и она вошла. Ильхам полулежал на подушках, прикрыв глаза, и тихо постанывал. Одна из наложниц, устроившись в его ногах, щекотала ему пятки длинным пушистым пером, другая, с голой грудью и в одних прозрачных шальварах, совершенно не скрывающих ее округлых ягодиц и темного треугольника вместилища, стояла на коленях возле Ильхама, уткнувшись лицом в низ его живота. Голова ее с распущенными волосами быстро поднималась и опускалась, словно в такт словам какой-то длинной молитвы. Время от времени Ильхам открывал глаза, приподнимался на локтях, смотрел на нее, сладострастно ухмыляясь, и снова откидывался на подушки.
Таира подошла ближе и увидела, что плоть Ильхама почти вся сокрыта у наложницы во рту. Та, краем глаза заметив ханбике, испуганно подняла голову.
— Продолжай, — властно приказал Ильхам и открыл глаза. — А ты что тут делаешь? — воскликнул он, увидев Таиру, и его лицо исказилось гримасой неудовольствия. — Ступай к себе!
Круто развернувшись, Таира вышла из его покоев. Лицо ее было бесстрастно. Что ж, если ему не хватает ее ласк, он вправе воспользоваться услугами наложниц. Для этого их и держат. Таковы мужчины. Права старая Айха: им мало одной женщины, так уж они устроены.
Она прошла на женскую половину, и только тут краска стыда и негодования залила ее лицо. Конечно, мужчины повелители женщин, созданных для их ублажения. Так было во все времена. И все же есть в этом нечто, вызвавшее у нее сомнение. Почему так устроено? Справедливо ли это? Надо ли с этим смиряться?
Ответов не находилось…
А неделя шла за неделей, ночи были похожи одна на другую, как сестры-близнецы; Таира безропотно и бездумно исполняла приказания мужа, ублажая его наученной лаской, после чего оба почти тотчас засыпали.
А через месяц с небольшим повел сардар Хамид собранные им полки на Казань, дабы вернуть Ильхаму державный престол. К тому времени и в Казани было неспокойно: лазутчики сеида доносили, что родовитые почти все склонны принять сторону Ильхама, ибо раздражение против юного хана Мохаммеда-Эмина, все время заглядывающего в рот урусам, крайне велико в городе.
Особенно ненавистен был бекам и мурзам русский князь Данила Холмский, приставленный к молодому хану великим князем московским Иваном для надзору. Данила совал свой нос во все дела, и его полное лицо чревоугодника с хитрым прищуром ясных голубых глаз не раз портило настроение бекам и мурзам на ханских Диванах, куда тот заявлялся без всякого приглашения.
Конечно, коли заставит нужда, то и свинью назовешь шурином, однако в сем настырном князе у казанских вельмож никакой нужды не было. Не раз подходили советники-карачи к Мохаммеду-Эмину с просьбой выслать из Казани ненавистного князя, увещевали, пугали даже:
— Бек неверных в столице все равно что лазутчик в полковом стане. Беда от этого может случиться большая, так и державы можно лишиться, глазом не успеешь моргнуть!
