Елена Лебедева - Путешествие в прошлую жизнь
И снова повисла напряженная тишина.
— До свидания, — на этот раз княжна не подала ему руки, и уже почти убегая, вдруг обернулась, — я постараюсь вновь приехать сюда с отцом, до встречи.
Никита пылко поклонился, — До свидания, Елизавета Николаевна, я буду жить надеждой на нашу будущую встречу.
Особняк на Английской набережной
— Никита, смотри, он цел и невредим наш особняк. И эта улица почти не изменилась, если, конечно, не считать названия, — какая нелепость.
— Согласен, Английская набережная звучала гораздо эффектнее, чем Проспект Маклина. Кто он вообще такой этот Маклин?
— Кажется это британский социалист, так они сохранили связь с Великобританией — женщина не сдержала злой усмешки.
— Для меня Английская набережная тогда звучала как музыка.
— Здесь табличка. Какой ужас в моем доме теперь проходят партийные сборища. Это же памятник архитектуры 18 века, здесь жили мои предки почти со времен основания Петербурга. Эти стены помнят их всех, а теперь вынуждены слушать… Нет, я даже думать об этом не могу.
Елизавета с болью смотрела на старинный особняк. Никита чувствовал, что ее слегка пошатывает от воспоминаний и обиды. Да, это было непросто мериться с тем, что дом, где ты родился и вырос теперь принадлежит народу, а на самом деле никому и медленно, но верно разрушается. При ближайшем рассмотрении стало видно, что стены потрескались, краска облупилась и ремонт здесь явно не проводили очень давно, если вообще проводили когда-то.
— Никита, я хочу зайти туда, пожалуйста, давай попробуем.
— Милая, нас не пустят, это же ведомственный объект. Ну что ты им скажешь, что была здесь хозяйкой?
— Я не знаю, но я хочу зайти, — он чувствовал, что ее трясет мелкой дрожью. Нет, все-таки это поездка в Россию дорого им обойдется. Как он отговаривал, просил, но жена была непреклонна. Никита знал, что этим все кончится, нервами, слезами и переживаниями. Путешествовать по годам собственной юности очень непросто, а особенно в стране, которую они совсем не знали и не понимали. Он был более готов к тому, что увидит, она нет, по-прежнему его обожаемая супруга смотрела на мир сквозь розовые очки, и надеялась.
— Елизавета, милая, не нужно туда ходить. Нас не пустят, ты только расстроишься, и потом внутри ничего нет от твоей юности, поверь мне, все давно в музеях или утрачено, только стены и то наверняка перекрашены и скорее всего была перепланировка.
— Да, наверное, Бог мой, Никита, я не думала, что это будет так тяжело.
— Пойдем, посидим в скверике у Адмиралтейства. Не переживай, прошлого не вернешь, жизнь и так преподнесла нам столько подарков. У нас замечательный дом во Франции, дети, внуки, любимая работа, что еще нужно.
— Конечно, и все же, я бы очень хотела посмотреть, что стало с нашей уютной буфетной, где мы так неожиданно встретились той страшной зимой 1917 г.
* * * *Парадный обед в Александровском дворце в честь череды блестящих побед на Юго-западном фронте генерала Брусилова, вошедший в историю, как «Брусиловский прорыв», стал последним торжеством в жизни не только царской семьи и ее ближайшего окружения, но и страны в целом. Военные действия вновь завязли, прорыв Брусилова вселил надежду, но запала хватило ненадолго, наступление захлебнулось и остановилось, союзники и не думали помогать, словом война затягивалась на неопределенное время. Ужасали бесконечные сводки убитых и раненых, поступающие в столицу.
В Петербурге начались перебои с продовольствием, все чаще собирались спонтанные митинги и демонстрации, участились случаи дезертирства. В Государственной думе уже четвертой по счету царил хаос, в правительстве то и дело менялись министры и премьер-министры. Этот период не случайно вошел в историю как «министерская чахорда». Его Величество находился в Ставке Северного фронта, пытаясь управлять страной оттуда. Ситуация ухудшалась с каждым месяцем.
Убийство Распутина в декабре 1916 г. еще больше усугубило плачевную ситуацию. Многие родственники императора открыто высказывались против него и его семьи, особую ненависть в высших кругах вызывала императрица, ее обвиняли в шпионаже и пособничестве Германии.
Словом покоя не было ни в верхах, ни в низах. Императрица с дочерьми не выезжала из Царского села, зимой поползли слухи о тяжелой болезни великих княжон.
Никита все это время оставался в Царском селе в Александровском дворце для охраны Императорской семьи. На сердце его было тревожно. Он помнил страшное кровавое воскресенье 1905 г., его первого учебного года в Пажеском корпусе. Бегущие по центру города люди, кровь на снегу, крики, стоны. Он боялся повторения тех событий и не хотел этого, хотя чувствовал неизбежность катастрофы.
Мало этого, последние полгода он не понимал сам себя, спрашивал, что происходит с ним, и не мог найти ответа. С ним происходило что-то странное, не умещающееся в его сознании, то, что он не в силах был преодолеть. Этим немым вопросом, мучавшим его, была Елизавета, так просто, без громких титулов про себя, он называл девушку. Ее образ, ее голос, ее взгляд вот уже скоро 6 месяцев неотступно следовал за молодым человеком.
К его огромному сожалению после той неожиданно прекрасной встречи в парке, они не виделись. По мере того, как ухудшалась ситуация вокруг, Никита со всей очевидностью понимал, что здесь в Царском селе они более не увидятся. Беспорядки в городе, забастовки рабочих, первые мародерские грабежи, все это никак не способствовала появлению здесь княжны, к тому же Никита знал, что ее отец князь Николай Сергеевич в Ставке Северного фронта вместе с императором.
Никите оставались лишь постепенно размывающиеся в его сознании, воспоминания. Каждую девушку он непроизвольно сравнивал с ней, и сравнение всегда бесспорно выигрывала юная княжна. Умом молодой человек понимал, что он должен справиться с собой, как говорят время лечит, но сердце.
Он сдержал слово данное княжне и за неделю прочитал роман Дюма. И сейчас, он как и отважный граф де Бюсси готов был тысячу раз умереть за свою прекрасную «Диану». Это была любовь, роковая и нежная, благородная и к сожалению безответная. Никита терзался, помнит ли она его еще, ведь прошло уже долгих шесть месяцев с их последней встречи.
Что она хотела сказать ему посредством этой книги, неужели же и она была небезразлична, эти мысли сводили с ума, ах если бы только знать была ли у него хотя бы крошечная надежда. И тут же он сам мучил себя о какой надежде может идти речь, если она принадлежит другому миру, он только поручик, она же наследница громкой и благороднейшей из фамилий.
