Джинн Калогридис - Алая графиня
Герцогиня была добра даже ко мне, подкидышу сомнительного происхождения. Она во всеуслышание заявляла, что я незаконнорожденная дочь одной ее опальной кузины из Савойи, следовательно, состою в родстве с королем Франции. У меня же сохранились весьма расплывчатые воспоминания о красавице с волосами цвета воронова крыла, со стертыми за давностью лет чертами лица, которая что-то нежно приговаривала надо мной по-французски, — это, скорее всего, и была моя мать. Еще в памяти сохранились добрые монашки, заботившиеся обо мне, когда темноволосая женщина куда-то исчезла. Но каждый раз, когда я пыталась надавить на Бону и, оставаясь с ней наедине, разузнать какие-нибудь подробности о своих родственниках, она отказывалась отвечать, уверяя, что мне лучше оставаться в неведении. Герцогиня относилась ко мне как к дочери, пусть и самой никчемной, обреченной до конца своих дней играть при ней роль придворной дамы. Я была благодарна ей, но сильно стыдилась своего происхождения и воображала самое худшее.
Альмадея, «душа Господня», — так назвала меня Бона. В итоге все стали звать меня просто Деей, но госпожа следила за тем, чтобы я никогда не забывала о своей бессмертной душе. Она была женщина набожная, приверженная постам и молитвам, и всех детей старалась воспитать добрыми христианами. Увы, Катерина нисколько не интересовалась нематериальным миром, Джан Галеаццо был обречен судьбой на светскую жизнь, Кьяра слишком туго соображала, поэтому только я одна прилежно внимала ее горячим религиозным наставлениям.
Герцог, превозносивший до небес Катерину и проклинавший несчастную Кьяру, редко заговаривал со мной или обо мне. Я числилась исключительно в свите Боны, хотя постоянно попадалась на глаза хозяину дома. Я была всего на четыре года старше его обожаемой златовласой, синеглазой дочери и часто оставалась при ней дуэньей, а герцог регулярно навещал Катерину. В такие моменты его взор был полностью сосредоточен на дочери; если он отвлекался на миг и замечал меня, то тут же отводил глаза.
Итак, за восемь дней до Рождества Христова в замке Павия — любимой загородной резиденции герцога — царило оживление. На лицах всех слуг была написана озабоченность и решимость, придворные испытывали нетерпеливое предвкушение. Через два дня весь двор, процессия из семисот человек, двинется в город Милан, в величественный замок Порта-Джиова. Накануне Рождества герцог обратится там с речью к народу, попросит прощения за обиды, раздаст милостыню, а на закате солнца торжественно зажжет в просторном пиршественном зале ciocco — громадное святочное полено — для своих подданных и слуг. Огонь будут заботливо поддерживать всю ночь. Герцог так и не утратил детской любви к рождественским праздникам, поэтому в узком семейном кругу он повторит ежегодную церемонию зажжения ciocco, за которой последует веселый пир.
Сегодня днем, в ожидании традиционного паломничества и празднеств, герцог прислал в покои супруги квартет исполнителей рождественских гимнов, певцов из собственного хора, который славился на всю Европу. Герцог не слишком интересовался изящными искусствами, предоставляя развлекаться книжками и картинами своим наследникам, но вот к музыке питал настоящую страсть и с особым тщанием выискивал в разных странах самых талантливых певцов и композиторов.
Джан Галеаццо, Эрмес, герцогиня Бона, Катерина и я сидели лицом к камину, слева от которого была открытая дверь. В ее проеме расположился квартет христославов: двое взрослых мужчин и двое мальчиков, выбранных герцогом не только за хорошие голоса, но и за стройные фигуры; их изумительные голоса сливались в песнопении. У нас за спиной две горничные Боны суетились, укладывая ее рождественские наряды в большие сундуки. Эрмес сидел на полу у ног старшего брата и дремал, тогда как Джан Галеаццо стоически переносил прикосновения гребня, глядя в огонь и слушая пение. Герцогиня надеялась, что в мальчиках разовьется такая же любовь к музыке, как и у их отца. Бона с Кьярой занимались вышиванием, а внимание Катерины было сосредоточено на деревянном шарике, игрушке младших сводных братьев, который как раз оказался у нее под ногами. Она незаметно подтолкнула его носком туфли, он немного прокатился и легонько ударил по носу дремлющую борзую, которая свернулась у ног Боны. Собака — трехлапая калека, которую Бона приютила так же, как и меня, открыла один глаз, но тут же снова погрузилась в сон.
Комната герцогини была очень большой, с широким арочным окном, высокими сводами, стенами, обшитыми панелями из темного дерева с красивой резьбой. В отличие от покоев герцога, апартаменты Боны состояли из одной этой комнаты. Место перед камином считалось гостиной, гардеробная отделялась от посторонних взглядов несколькими шкафами, на возвышении стояла кровать красного дерева с задернутым вышитым пологом. Рядом с ней помещались три узкие койки, на одной из которых спала я, когда мой муж уезжал по делам. Комната Боны была похожа на все остальные помещения замка, представлявшего собой двухэтажную квадратную постройку, достаточно просторную, чтобы внутри с комфортом разместилось пятьсот человек. На всех четырех углах замка поднимались высокие башни, покои в которых предназначались для его владельцев. В верхнем этаже северо-восточной башни располагались комнаты герцога, в северо-западной — его наследника, юго-восточная и юго-западная были отведены под канцелярию и библиотеку. В цокольном этаже находился ковчег с мощами и тюрьма. За исключением покоев герцога, все комнаты выходили в длинную общую галерею, нависавшую над широким внутренним двором. Лоджия первого этажа, где жили слуги и незнатные гости, размещались скотобойня, тюрьма, купальня, прачечная и сокровищница, была открыта всем ветрам. Точно такая же имелась и на втором. Для удобства герцога и его домочадцев ее сделали закрытой. В ней имелись окна, через которые проникал солнечный свет, а на окнах — ставни для защиты от зимних ветров.
В детстве я часто бегала по этим галереям, казавшимся бесконечными, едва не наталкиваясь на бесчисленных слуг. Однажды я вознамерилась сосчитать все комнаты на обоих этажах. Их оказалось восемьдесят три, считая вместе с saletti — маленькими залами, примыкавшими к домовой церкви: Кроличьим, Девичьим и Розовым. Последние два получили свои названия за рисунки на обоях. Мне больше всего нравилась зеркальная комната на первом этаже, со сверкающим мозаичным полом и потолком, выложенным разноцветным стеклом.
Камин в покоях Боны располагался в центре стены, за которой находились комнаты сына. Получалось, что мы сидели довольно далеко и от окна, и от двери, через которую то и дело входили слуги, занятные погрузкой дорожных сундуков.
