Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне

– Хорошо, только не буди ее, доктор Грейнер дал ей снотворное.

Мари с закрытыми глазами лежала в кровати Китти, бледная и хрупкая. Он вспомнил Белоснежку, спящую в гробу. Ему стало дурно от страха.

– Завтра. – Китти закрыла дверь за собой. – Может быть, завтра.

Так ничего и не добившись, Пауль поехал обратно. Он даже не настаивал на том, чтобы забрать детей, боясь вызвать переполох, который мог бы повредить Мари.

Август 1924 года

Элеонора Шмальцлер после выхода на пенсию почти не изменилась. Элизабет показалось, что бывшая экономка даже помолодела на несколько лет. Возможно, это произошло из-за свежего деревенского воздуха и здоровой пищи, а возможно и потому, что ей больше не приходилось нести ответственность за домашнее хозяйство на вилле. Здесь, в своей маленькой гостиной, среди старомодной мебели и пестрых узорчатых занавесок, привезенных из Аугсбурга, она казалась Элизабет счастливой и довольной.

– Я рада, что ты хоть раз пришла ко мне, дорогая Лиза… Я все еще могу называть тебя «Лиза», когда мы наедине?

– Конечно. Я очень рада, – охотно заверила Элизабет. Крестьянский двор семьи Маслов находился к востоку от усадьбы имения Мейдорн, недалеко от Рамелова. Четыре небольших двора объединились здесь в одно подворье, три из которых пришли в упадок, но четвертый, двор Маслов, был в отличном состоянии. Элизабет знала, что новая крыша и красивая пристройка к жилому дому были оплачены из сбережений бывшей экономки. Но она правильно вложила свой капитал, потому что «тетя Джелла», как ее здесь называли, играла важную роль в семейных делах.

Масловы были родом из России, переехали сюда жить во времена Наполеона и сумели утвердиться благодаря своему усердию и настойчивости. Тетя Эльвира как-то сказала Элизабет, что Элеонору Шмальцлер на самом деле звали Еленой Масловой, и даже в ее документах было указано это имя. Это Алисия переделала Елену в Элеонору, а Маслову в Шмальцлер. Потому что не хотела иметь в Аугсбурге горничную с русским именем.

– В то время работать в имении было чем-то особенным, – сообщила Шмальцлер, наливая Элизабет кофе. – Иногда туда приходили работать сезонные рабочие, но это было только на несколько недель летом, и им приходилось спать в амбаре. Они также нанимали рабочих в конюшни, но чтобы кто-то работал в доме, там, где жила семья владельца имения, так сказать, в самом святилище, – это было редкостью. И часто работа длилась всего несколько месяцев, потому что твоя бабушка была очень строгой.

Элизабет кивнула и подумала о словах тети Эльвиры о «физической разрядке». Деревенской девушке не всегда было легко в доме помещика. Но она предпочитала избегать этой темы, и фрау Шмальцлер тоже не углублялась в нее.

– Как вам вообще удалось дослужиться до горничной?

Элеонора Шмальцлер улыбнулась не без гордости и положила на тарелку Элизабет кусок торта с кремом.

– Что ж – вот как все обернулось. Мне было тринадцать лет, когда я пришла в имение. Мы с твоей матерью с самого начала были как сестры. Конечно, с должным уважением. Но привязанность между нами, девочками, была большой.

– Тебе, конечно, известно, что с вашей матерью произошел несчастный случай во время верховой езды. Это было в 1870 году – сразу после того, как ее любимый брат был убит на войне против Франции. Я сидела с ней день и ночь. Я утешала ее в этом горе, хотя и сама была в полном отчаянии.

Элизабет сделала глоток кофе, который, к счастью, был с молоком. Мама редко говорила о своем старшем брате Отто, но она знала, что он погиб во Франции. Отсюда и проистекала ненависть матери ко всему французскому.

– Он был красивым молодым человеком. – Элеонора Шмальцлер мечтательно поглядела в окно. – Высокий, темные волосы и маленькие усики. Он так любил смеяться, он любил жизнь. И ушел таким молодым!

Интересно, подумала Элизабет, может быть, маленькая Элла тогда влюбилась в лейтенанта Отто фон Мейдорна? В этой мысли было что-то чарующее, теперь, после стольких лет, когда он уже давно лежал в земле, а маленькая девочка из тех времен стала старухой.

– Ты ничего не ешь, Лиза! Давай ешь, ты похудела в последнее время. Ты чувствуешь себя плохо? Неужели деревенская жизнь тебе не по душе? Жаль, ведь я очень надеялась, что когда-нибудь ты возьмешь на себя управление этим прекрасным имением.

Лиза собралась с силами и взяла кусок жирного торта. Здоровая деревенская пища. Много масла и сала, много сливок и муки, яйца, копченые колбасы, жареная свинина и картофель. Не говоря уже о жареном гусе, которого подавали не только на Рождество. Ей стало плохо, и она быстро отодвинула тарелку обратно.

К счастью, Шмальцлер в эту секунду отвлеклась, потому что во двор въехала тяжело груженная телега с сеном, запряженная двумя лошадьми, и трое внуков, сидевших сверху, гордо махали ей рукой. Это был уже второй покос за год, и если погода останется такой, как сейчас, и пройдет небольшой дождь, то, возможно, удастся скосить сено и в третий раз.

– Посмотри на них, Лиза! – вскрикнула Шмальцлер и захлопала в ладоши. – Готлиб и Кришан разгружают сено с телеги, а Мартин помогает женщинам сгребать его в сарай. Как же они быстро выросли, малыши.

– Да, это произошло незаметно. – Лиза выпила немного кофе с молоком, чтобы успокоить желудок. Это мало помогло, и ей пришлось резко взять себя в руки.

Сколько лет в самом деле было внукам? Когда она приехала сюда, Готлибу было всего девять. А Кришан, которого на самом деле звали Кристиан, был на два года младше. Мартин еще не ходил в школу. Почему на фабрике так беспокоились, если рабочему еще не было четырнадцати? Здесь, в деревне, дети работали, как только могли держать грабли. Некоторые уже в пять лет, большинство в шесть или семь. А крестьянский труд, видит Бог, не был детской забавой.

Дети постучали в окно:

– Тетя Джелла, тетя Джелла. Я уже умею ездить верхом, Готлиб показал мне!

– Тетя Джелла, ты приготовишь нам сегодня сладкий пудинг со сливами?

Элеонора Шмальцлер открыла окно и дружелюбным тоном, но очень твердо объяснила, что у нее сейчас гости и она не хочет, чтобы ее беспокоили. Сладкий пудинг со сливами будет только в воскресенье, но если бы сейчас кто-нибудь из них, конечно чисто вымытый и аккуратно причесанный, постучался в дверь, она бы угостила его кусочком торта.

Все трое мальчиков отправились в сарай, где их отец уже начал вилами скидывать сено с телеги. Готлибу и Кришану поручили выпрячь лошадей и отвести их в конюшню, Мартину разрешили подмести пол в сарае.

Лиза решила задать свой вопрос сейчас. Когда мальчики вернутся, чтобы поесть торт, будет уже слишком поздно.

– У меня вопрос, фройляйн Шмальцлер. – Бывшая экономка не выглядела удивленной – вероятно, она уже ожидала чего-то подобного. Она аккуратно закрыла окно и села за стол с Лизой. – Этот разговор должен остаться между нами. – Собеседница кивнула, и Элизабет поняла, что на Элеонору Шмальцлер можно положиться. Скрытность всегда была одним из ее главных достоинств. – Речь идет о… о господине Винклере. – Элизабет замолчала, надеясь, что Шмальцлер начнет говорить сама. Она внимательно смотрела на нее, но не произнесла ни слова. – Я узнала от своей тети, что он провел здесь одну ночь в мае, прежде чем… отправился дальше.

– Это правда.

Почему ей нужно было вытаскивать каждое слово из этой женщины? Шмальцлер и так знала, к чему она клонит.

– Он… он сказал… – Она запнулась. Ей было трудно подобрать правильные слова.

Себастьян не был болтуном, он, конечно, ничего не рассказывал об их отношениях. И все же…

– Что он сказал?

– Я имею в виду, что он планировал. О его планах. Где он собирался устроиться?

Шмальцлер откинулась на спинку стула и сложила руки на коленях. На темной шерстяной ткани ее руки выглядели очень белыми, гладкими, без мозолей и трещин, руки женщины, которой никогда не приходилось работать в поле.

– Ну, – протянула она. – У меня был долгий разговор с господином Винклером четыре года назад, когда мы вместе ездили в Померанию. Принципиальный человек.