Стефани Блэйк - Обжигающий огонь страсти
– О Господи! Аделаида Диринг. Адди. Что ты… – Джон замолчал.
Адди переступила порог, прошла мимо Элизабет и, приблизившись к Джону, с робкой улыбкой протянула ему руку:
– Рада видеть тебя, Джон. И ты совсем неплохо выглядишь. Он был так же смущен, как и она. Но все же машинально пожал протянутую ему руку.
– Ты… – Джон осекся. Окинул гостью оценивающим взглядом. – Ты тоже неплохо выглядишь. Но что… – Он никак не мог подобрать нужные слова, и Адди пришла ему на помощь:
– Через несколько дней я покидаю Парраматту, Джон, и хотела повидать тебя перед отъездом. – Она вдруг поникла и утерла рукавом лицо. – Но это очень трудный разговор для меня, Джон. И наверное, еще более трудный для тебя. Однако я буду вечно благодарна тебе, если ты сможешь простить… нет, позабыть… Боюсь, ни одно из этих слов не подходит… – Она закусила губу. – Я понимаю, что ты должен ненавидеть меня, но все же хочу, чтобы ты относился ко мне со снисхождением… Не уделишь ли ты мне несколько минут?.. Могу ли я поговорить с тобой? – Она прикрыла глаза. – Как сбивчиво я говорю…
К ее удивлению, Джон ответил совершенно непринужденно, более того – безо всякого ожесточения в голосе:
– Похоже, ты сильно смущена, Адди. Но, поверь, для этого нет никаких оснований. Заходи и садись. Мама, попроси, пожалуйста, Бриджет принести чай с пирожками…
– Нет-нет, пожалуйста, не надо. Для чего эти лишние хлопоты? – Адди в панике коснулась его руки.
Их глаза встретились, и никто из них не смог отвести взгляд.
– Какие там хлопоты? – возразил Джон. Он посмотрел на ее изящную загорелую руку, все еще покоившуюся на его руке. – Я вижу, ты все еще солнцепоклонница…
Адди покраснела, вспомнив о счастливых днях, которые они проводили вместе с Джоном, – лежали на стогах сена, на уединенных холмах, а на их молодые, бронзовые от загара обнаженные тела струились жаркие лучи солнца.
– Последние семь лет я провела на свежем воздухе, – пробормотала Адди. – Мы жили в глуши, далеко отсюда.
– Слышал-слышал. Звучит интригующе. Расскажи о своей жизни.
– Джон, да как ты можешь?.. – Элизабет была вне себя. – Как ты можешь находиться в одной комнате с этой…
– Хватит, мама! – отрезал Джон. – Аделаида – моя гостья. Пусть принесут чай… – Он развернул свою коляску – Пожалуйста, зайди в мою гостиную, Адди.
Она почему-то пыталась вспомнить начало старого детского стишка, оканчивавшегося словами: «…муху пригласил паук».[8] Джон подъехал к камину и развернулся к дивану.
– Садись, Адди, и расскажи мне все о себе.
Она села, сдвинув колени, нервно комкая в руке носовой платок.
– Рассказывать особенно нечего.
– Как это нечего? Слухи о твоих злополучных подвигах ходят по всей колонии. Говорят, вы с Мак-Дугалом покорили высочайшие вершины Голубых гор задолго до Грега Блэксленда и его ребят.
– Я думаю, что слово «злополучные» вполне уместно, Джон.
Он сардонически улыбнулся; его белые зубы сверкнули. Джон по-прежнему был поразительно красив.
– Уверяю тебя, в моих словах не было никакого злого умысла. – Он придвинул кресло поближе к дивану и погладил руку Адди. – Ради Бога, расслабься, успокойся. Ты заставляешь меня нервничать. Почему-то ведешь себя, как на похоронах. Поверь мне, я не покойник.
– Извини, Джон. Мне не так-то легко было приехать к тебе сегодня.
Откинувшись на спинку каталки, он пытливо смотрел на нее своими сверкающими темными глазами.
– Зачем ты приехала, Адди?
– Вероятно… – Она и сама не знала, зачем… – Вероятно, чтобы сказать тебе, как я сожалею о случившемся. И не только я, но и Крег. Ты очень пострадал физически, Джон, но и у нас остались незаживающие раны. Они все еще продолжают ныть.
– Да. Охотно тебе верю. И жить в глуши, в Неведомой стране, очевидно, не слишком приятно.
Адди промолчала, не желая разубеждать его в том, что их жизнь в Земном Раю – своего рода кара Божья. А ведь на самом деле это была счастливейшая пора в ее жизни.
– Но как я понимаю, у вас были и свои радости, – продолжал Джон. – У вас с Крегом двое замечательных детишек.
Адди передернуло от этих слов. Говорить о Джейсоне и Джуно с Джоном Блэндингсом было для нее крайне неприятно, создавалось впечатление, что именно дети являлись причиной всех несчастий Джона.
– Они для меня большое утешение, – уклончиво сказала Адди. – И радость для моих родителей.
– Да, конечно. Благодаря им твоя мать быстро поправляется. Я очень рад этому, – произнес Джон торжественным тоном. – К сожалению, я теперь редко вижусь с твоими родными. И не потому, что я инвалид. Я регулярно посещаю Сидней. Бываю в музыкальном зале. Хожу в театр. Со времени твоего отъезда столица заметно изменилась к лучшему. У нас есть несколько театральных трупп, очень, кстати, неплохих. И репертуар у них приличный: Шекспир, Марлоу, Вольтер. – Он погладил свежевыбритый, с синевой, подбородок. – Дело в том, что после произошедшего со мной… – тщательно подбирал он слова, – несчастного случая наши родители прекратили общение.
Адди предпочла отмолчаться. В этот момент появилась Бриджет с чашками чая на серебряном подносе, и она с облегчением вздохнула.
Когда служанка удалилась, беседа приобрела вполне светский характер. По молчаливому согласию они избегали тем, которые могли иметь хоть какое-то отношение к тому, что Адди мысленно называла «трагическим треугольником».
– О Боже! – воскликнула Адди, когда старинные часы в углу пробили четыре. – Мне уже пора возвращаться, Джон.
– Нет-нет. – Он схватил ее за руку. – Ты должна остаться и пообедать с нами.
Ее щеки вспыхнули.
– Не могу, Джон. Ты должен считаться с чувствами своей матери по отношению ко мне. Я не хочу оказаться в неловком положении.
– Сперва она, может быть, и будет дуться, но очень скоро оттает, вот увидишь.
Адди высвободила свою руку.
– Нет, я не смогу остаться. Но я рада, что встретилась с тобой, что повидала тебя. – В ее голосе прозвучала искренняя благодарность. – Ты очень благородный и незлопамятный человек, Джон. И я должна извиниться перед тобой за то, что… – Она запнулась.
– Считала, будто я злобный, мстительный, корыстолюбивый подлец. – Он рассмеялся, заметив, как она сконфузилась. – Ничего удивительного, что ты так думала. Сначала я и в самом деле был таким. Безумно ревновал тебя к Мак-Дугалу. А когда мне сказали, что я на всю жизнь прикован к этому креслу…
Джон в задумчивости уставился на подлокотник. Дважды провел ладонью по полированному дереву.
– Вот это кресло… В нем есть нечто большее, чем может показаться. Оно, это кресло, замечательный учитель, наставник. Последние семь лет вся моя жизнь – во всяком случае, часы бодрствования – проходила в этом кресле. Сколько времени на размышления… Я сумел многое понять в себе… Так слепые обретают некое шестое чувство, позволяющее им постигать окружающий мир.
