Джоанн Харрис - Блаженные
33. 5 августа 1610
Браво, Эйле! Я знал, рано или поздно ты сложишь факты воедино. Что, помнишь епископа? У монсеньора дурной вкус, не понравился ему «Балет-травести». Настолько, что он велел изгнать меня из Парижа. С позором изгнать.
Мой «Балет нищих» и дамы в блестках возмутили его, а «Балет-травести», обезьянка в епископской сутане, высший свет в корсетах и нижних юбках — еще пуще. Я ведь этого и добивался. Какое право он имел меня судить? Кому мы навредили? Ну, оскорбились некоторые, большей частью надутые ханжи да лицемеры. Зато какие овации гремели! Казалось, им не будет конца! Добрых пять минут мы стояли в свете рампы и улыбались, не думая о поплывшем гриме. Сцена сверкала от монет. А ты, моя Эйле, еще юная и бескрылая, но очаровательная в неприличных панталончиках, красовалась там со шляпой в руке, а глаза твои сияли как звезды. То был величайший наш триумф, помнишь?
Кончилось все внезапно, мы и в себя прийти не успели. Сперва открытое письмо епископа де Бетюну, потом косые взгляды и невнятные извинения якобы друзей, вежливые послания: «Мадам в отъезде», «Месье нынче отсутствует», хотя угодные посетители входили и выходили, глядя на меня с откровенным презрением.
Мне следовало испариться тихо и незаметно, смирившись с унижением. Но Черному Дрозду так просто петь не запретишь. Когда в Порт-Арсенале сожгли мой портрет, я обновил гардероб и во всем новом продефилировал по городу. Смотрите, дивитесь, вместо украшений со мной дамы, не две, а четыре! Мадам де Скюдери меня больше не привечала, зато остались другие, менее щепетильные. Епископ наблюдал за мной, кипя от ярости, только что он мог поделать?
Это я выяснил очень скоро, когда возвращался с попойки и угодил в лапы прихвостней Эврё. Меня избили… Лишившись покровительства де Бетюна, я стал совершенно беспомощным. Меня и закон не защищал, ибо кто посмеет обвинить монсеньора епископа? Шестеро подкараулили меня, застигли врасплох, даже без шпаги. Только я оказался трезвее или отчаяннее, чем они думали. Пришлось бежать, прятаться в кишащих крысами проулках, отлеживаться в канавах, сливаться с тенями. Сердце бешено стучало, голова кружилась, во рту пересохло.
Чем не фарс на итальянский манер: Ги Лемерль бежит от епископских подхалимов, туфли с серебряными пряжками разбрызгивают лужи, шелковый плащ в грязи. Впрочем, лучше так, чем Лемерль в канаве с переломанными ребрами. Я понял, что проиграл, что следующий раунд будет за монсеньором и все последующие тоже. Мне противопоставить ему больше нечего, мы оба это понимали.
Дорога забыть не позволяет, особенно если в попутчиках шлюхи да карлики. Дорога длинна, затейливые ее перекрестья и кровосмесителям не снились. Она уже сводила нас, помните, в деревушке под Монтобаном, потом в монастыре у самого Ажена. Все дороги ведут в Париж, мы с вами несколько раз встречались и там. Однажды я лишил вас серебряного креста — спешу сообщить, что ношу его и по сей день, — только все козыри снова достались вам, и меня тотчас наказали. Стыдно, отец мой! Я потерял карлика и повозку, но, по сути, Черному Дрозду лишь слегка подпалили перышки. С тех пор наши ставки еще выше.
Слабости есть у каждого, монсеньор епископ. Ваши я нащупал не сразу, но моя темная звезда указала-таки источник ваших амбиций. Искренне поздравляю, семейка у вас — сама набожность. Два брата с высоким саном в духовенстве и сестричка, настоятельница монастыря на юге. А уж сколько кузенов и кузин пригрелось в храмах и монастырях по всему королевству! О своячестве лишь полный идиот не подумает. Но семейство, столь богатое девственниками, обречено на вырождение. Уверен, вы сожалеете о том, что не произвели на свет наследника. В отсутствие оного любовь свою вы обратили на дочь покойного брата, Анжелику Сен-Эврё Дезире Арно, с недавних пор известную как мать Изабелла, настоятельница монастыря Пресвятой Богоматери Марии.
Она вылитая вы — то же подозрительное лицо и почти бесцветные глаза. А еще то же презрение к простолюдинам, та же спесь. О да, под маской набожности у вас, Арно, столько высокомерия, что хоть трагедию пиши! Малютка вам как дочь, лишь именем отличается. Воспитали вы ее отменно — послания ваши для нее что письма Абеляра для Элоизы. С младых ногтей девочка удивляла своей набожностью. Она не ест мясо, вино пьет лишь на причащении, постится каждую пятницу. Такая племянница делает вам честь, а такая честь может принести немалую выгоду. Не вечно же в епископах ходить! Кардинальская шапка очень пойдет монсеньору, или, на худой конец, архиепископская митра. Сколь искусно протоптали вы дорожку, которая привела вашу племянницу к Матери-Церкви! Распустили слухи о видениях, голосах ангелов, неподтвержденных, но красочно описанных исцелениях. Канонизация одного из Арно — вот о чем вы втайне мечтаете. Иначе род угаснет, наследников-то нет — а матери Изабелле вполне под силу вашу мечту воплотить. Ее покойная мать считала, что девочке рано принимать постриг, но вы поступили по-своему и заставили племянницу мечтать. Она мечтала о монастыре так же, как нормальные девочки — о кукольном домике.
Видели бы вы личико племянницы, когда я сообщил ей новость. Я едва ее не расцеловал: глазки сузились, губки презрительно скривились.
— В какой монастырь? — завопила она. — Это же глушь! Богом забытая глушь!
Вы испортили ребенка, монсеньор! Внушили, что она, сопливая девчонка, достойна лучшего. Небось озорница мечтала о Париже с его башнями, чванством и великосветскими шлюхами, которые падут пред нею на колени. Это как раз по ней!
Или дело в наказании, коему я подверг ее за злость, в отповеди и в великодушном прощении. В девчонке живет страсть, которую вы вряд ли замечали, — греховность затачивается о праведность, образуя сверкающее лезвие. Однажды она пустит его в ход. Берегитесь, монсеньор д’Эврё!
Как я и предполагал, ночью ко мне пришла Жюльетта. Рискованный шаг, я ведь мог быть с Клементой. Впрочем, разгадав мою тайну, тянуть Жюльетта не желала.
Спешка с разоблачением очень в духе Эйле. На ее месте я бы затаился и избрал тактику выжидания, но Крылатая моя вечно бросается в сечу, поддавшись порыву, выкладывает все свои козыри. Это серьезный промах, более того, свойственный новичкам. Сейчас он мне на руку, но, честное слово, я разочарован. Плохо же я ее учил…
— Вот почему ты здесь! — с порога заявила она. — Из-за епископа Эврё!
— Из-за какого епископа? — Невинность я изобразил из рук вон плохо, а все чтобы увидеть ее торжествующий взгляд.
— Прежде ты врал убедительнее, — заявила Жюльетта, без приглашения врываясь в сторожку.
— Разучился. — Я смущенно пожал плечами.
