Маэстро - Венгерова Наталья

Джузеппе курил предложенную ему сигару, наслаждался бокалом вина и вел неспешную беседу ни о чем, которая явно была лишь прелюдией к основному разговору. Он не мог перестать удивляться тому, насколько уверенно и спокойно чувствует себя в обществе Мадзини. Еще каких-то три года назад сидевший напротив него человек казался Верди полубогом. Ангелом, которому небеса поручили вершить справедливость на истерзанной итальянской земле. Сейчас перед маэстро сидел равный ему собеседник, искусно плетущий кружево диалога прежде, чем приступить разговору о главном.

– Я слышал, вы бросаете свою преданную публику с разбитым сердцем, – по этой фразе Мадзини Джузеппе понял, что они переходят к делу.

– Публика не умеет быть преданной, синьор Мадзини, – улыбнулся маэстро, – Словно избалованный ребенок, не ценящий прошлых усилий, она будет биться в истерике и кидаться яблоками в недавнего кумира, стоит хоть раз не исполнить ее каприз.

– Тут сложно спорить, – согласился Мадзини и сразу же спросил, – Есть ли какие-нибудь конкретные планы на пенсию, если я могу позволить себе поинтересоваться?

– Мне нужен отдых, – попытался отмахнуться Джузеппе, – Полагаю, момент идеально подходит для путешествий?

Три года с момента их первого разговора прошло, а значит, революционные восстания по всему полуострову должны были начаться со дня на день.

– Это правда, – Мадзини улыбнулся и кивнул. То, что маэстро в курсе приближающихся волнений, не было для него сюрпризом, – Италия не будет безопасным местом в течение следующих нескольких месяцев. А что потом?

Джузеппе чувствовал, что рано или поздно разговор должен был повернуться в сторону уговоров оставить мысли о пенсии, но все же неприятно щекочущее раздражение заставило его поежиться.

– Правильно ли я понимаю, что у вашего любопытства, синьор Мадзини, есть вполне конкретные цели? – ответил вопросом маэстро, – Я выполнил все свои обязательства перед вами, не правда ли?

– С лихвой! – воскликнул политик, – И теперь вы слишком ценная фигура, чтобы Италия вас отпустила!

Мадзини открыто смотрел на Верди с лицом, выражавшим искреннее дружелюбие, но отблески огня в его глазах казались маэстро дьявольски зловещими. Тщеславие – любимая приманка на крючке у сатаны. Джузеппе вдруг поменялся в лице. Он понял, насколько чужда и безразлична ему стала эта приманка.

– В политике человек либо крупица в толпе, либо ценная фигура на шахматной доске. В любом случае, сам человек важности не имеет, – глухо произнес он.

– Свобода нации не может измеряться благополучием одного человека, маэстро, – лишь снова улыбнулся Мадзини.

– Создание единого итальянского королевства – благороднейшее дело, но оно не имеет ничего общего со свободой нации, – вздохнул Джузеппе. У него не было ни малейшего желания исполнять реверансы и облекать свои мысли в почтительные формы.

– Это всецело зависит от качеств будущего суверена, – не было и тени того, что слова маэстро хоть сколько-то смутили синьора Мадзини, – Который, как вы можете убедиться, довольно высоко ценит преданность.

Мадзини перевел взгляд на конверт, лежавший на кофейном столике и продолжил:

– Вексель Савойского королевского дома. На ваше имя. Полюбопытствуете?

Верди нехотя взял и открыл конверт. В следующее несколько секунд тишины маэстро, смотрел на документ с лицом человека, который искренне не верит своим глазам, а Мадзини наблюдал за ним, расплывшись в довольной улыбке.

– При приблизительном подсчете указанная сумма утраивает прибыли, полученные вами за период нашего небольшого соглашения. Похоже, «три» – ваше счастливое число, маэстро, – продолжил он, – Доступно для обналичивания через год вместе с титулом графа, что будет дарован лично его величеством. При условии, разумеется, что вы продолжите радовать нас своим искусством.

Джузеппе оторвался от документа и поднял голову. Выглядел он до глупого обескураженно.

– Иногда положение ценной фигуры на шахматной доске неплохо окупается, – закончил политик многозначительным тоном.

– Я… – поднявшийся в голове маэстро вихрь трещащих на невероятной скорости умозаключений, похоже, лишил его дара речи.

– У вас есть год, чтобы подумать и дать ответ, – доброжелательно отмахнулся Мадзини.

Когда Джузеппе ехал в карете обратно домой, держа в руке предложенный вексель, ему казалось, что ладонь горит. Разорвать конверт хотелось так же сильно, как и прижать его к сердцу. Такого статуса, такого состояния и титула никогда даже близко не было ни у одного композитора, что знала итальянская земля. Когда-то парнишка, трущий засаленными тряпками столы придорожного трактира, теперь мог стать купающимся в роскоши графом Верди…

Всю ночь маэстро провел за столом кабинета. В ритме стука своего вечного спутника-метронома он барабанил пальцами по подлокотнику кресла и стеклянными глазами смотрел на вексель Савойского королевского дома, лежавший перед ним. Сидел он так, пока глаза не закрылись и его не забрал сон.

Наутро богато убранная карета, кряхтя под тяжестью дорожных сундуков, унесла маэстро Верди прочь с итальянской земли.

Уже через несколько дней и еще много недель после Джузеппе часами гулял по не знакомому с ним городу, не торопя свой отъезд в Лондон. Даже на самой людной улице он был один. Его не узнавали, не пытались с ним заговорить или поприветствовать. Маэстро Верди был никем и чувствовал себя цепным псом, выпущенным на волю. Он наслаждался улицами, скверами и людными кафе, познавая заново звуки бытия и мало-помалу возвращая себе дар слышать их песни.

Июнь 1847 года в Париже выдался на редкость жарким. Желтые лучи летнего солнца наполняли просторную благоустроенную гостиную теплым светом. День был выходной, семья наслаждалась заслуженной праздностью.

Мари Стреппони в нарядном голубом сарафанчике играла на полу посреди комнаты с Камилло и Пеппиной. Уютно устроившись на резной кушетке в углу вышивала синьора Стреппони. Саверио за столом напротив сортировал корреспонденцию.

Джузеппина наигрывала на фортепиано мажорный вальс. Ее щеки были полны здорового румянца, глаза – искреннего умиротворения.

– Графиня де Трико категорически настаивает на двух уроках в неделю, выражая готовность удвоить почасовую оплату, – пробормотал Саверио, читая одно из писем.

– Я слышала, она вхожа в дом к самому герцогу Орлеанскому, – многозначительно заметила синьора Стреппони.

Джузеппина усмехнулась, наслаждаясь каждым звуком, что рождали струны, повиновавшиеся движениям ее пальцев.

– Но синьорина, график полностью расписан на три месяца вперед, – Саверио говорил с настойчивой вкрадчивостью врача, – и вам никак нельзя нагружать себя…

– Я найду для нее один час в неделю, – перебила Джузеппина, с улыбкой продолжая перебирать клавиши, – И цена будет та же цена, что и для любого студента.

Саверио уже открыл рот, чтобы что-то возразить, но Джузеппина вновь его прервала:

– Позже. Я посмотрю расписание вместе с вами.

Саверио взглянул на синьору Стреппони, прося поддержки, но та лишь улыбнулась ему и опустила голову к пяльцам.

Убедившись, что ни одна из дам этого не заметит, Саверио многозначительно закатил в осуждении глаза и продолжил работу с письмами.

Через пару часов Джузеппина вышла на порог своего дома и вдохнула обжигающую знойную смесь запахов конского навоза, цветущей магнолии и ароматных булочек из пекарни напротив. Она любила Париж, и город, казалось, отвечал ей взаимностью. Она давно уже не чувствовала себя так свободно и счастливо.

Джузеппина обвела взглядом людную улицу, ставшую родной всего за два года, и вдруг замерла. У витрины пекарни взад-вперед прохаживался мужчина в черном дорожном сюртуке. Глядя себе под ноги и что-то бормоча под нос, он настукивал пальцами по лбу какую-то слышимую только ему мелодию. Словно почувствовав ее взгляд синьор поднял голову и посмотрел на Джузеппину. Это был Верди.

Эпилог

Тучи, уныло, как будто нехотя, плывшие над Лондоном, преломляли лучи света в странный зелено-желтый оттенок. Душным августовским днем 1855 года скромно одетый статный мужчина расположился на скамейке в сквере неподалеку от Тауэра и читал «Таймс». Седые волосы, почти военная выправка, строгие глаза, расчерченное трещинками морщин серьезное лицо.