Эльза Вернер - Дорогой ценой
Поэтому в тот вечер, когда в замок принесли раненых, все сочли вполне естественным, что и Агнеса приняла участие в оказании им первой помощи, и охотно пошли навстречу ее предложению перенести наиболее тяжело раненного доктора Бруннова в квартиру ее отца, где она намерена была лично ухаживать за ним.
Губернатор приказал окружить пострадавших самым заботливым уходом, в особенности молодого врача, которому исполнение долга чуть не стоило жизни. Но лучшего ухода нельзя было и желать. Двух полицейских, отделавшихся легкими ранениями, на следующий же день отправили в город, а Макса Бруннова, вследствие его тяжелого положения, пришлось пока оставить в замке. Дворецкий был очень обрадован тем, что своими распоряжениями угодил барону; он по мере сил поддерживал Агнесу в ее намерении помочь ближнему и с удовольствием увидел, что барон остался доволен его докладом о положении дел.
Далеко не так доволен был Мозер. Он буквально вышел из себя, когда, вернувшись домой, нашел в собственной квартире такого политически опасного пациента, и самым решительным образом потребовал его удаления, но получил неожиданный и не менее решительный отпор. Кроткая Агнеса, проявив твердость духа и энергию, отказалась повиноваться своему отцу, и так как неустрашимая Христина примкнула к своей госпоже, то их общими усилиями Мозер был побежден. Ему внушили, что нельзя перевозить тяжело больного, рискуя его жизнью и возможностью стать таким образом его убийцами.
Мозер в конце концов понял это, хотя его отчаяние оттого нисколько не уменьшилось. На следующее утро он побежал к начальнику, чтобы сообщить ему эту новость и торжественно поклясться в своей непричастности к ней. Он надеялся, что барон освободит его от нежеланного гостя, но вместо того услышал совет подчиниться воле дочери. Равен обещал позаботиться о том, чтобы этот случай не бросил тени на безупречную репутацию Мозера, и сказал, что пошлет к нему своего домашнего врача. Необходимо было, по его словам, принять участие в молодом докторе, проявившем такое самоотвержение.
Мозер подчинился авторитету начальника, хотя все же у него было тяжело на сердце. Он не мог простить своей дочери ее так далеко простиравшееся христианское милосердие к страждущим, и, будучи не в силах изменить совершившееся, не переставал с негодованием думать об этом.
Прошло два дня с тех пор, как был ранен Макс Бруннов. На третье утро врач, пользовавший его, явился на свой обычный визит в квартиру Мозера. Маленький, тщедушный белокурый господин с кротким взглядом и чрезвычайно неясным голосом, говорил с Мозером, собиравшимся идти к себе в канцелярию:
– Нет, господин советник, у меня очень мало или почти нет никакой надежды на спасение больного, мы должны быть готовы ко всему.
– Но вы еще не видели его сегодня, – возразил Мозер. – Дочь сказала мне, что он провел ночь спокойно и спал.
Тщедушный человек пожал плечами.
– Это проявление слабости, беспамятство. Сильная потеря крови и лихорадка привели к упадку сил. По-моему, надежды нет… совершенно нет.
– Моя дочь, так же как и я, будет очень жалеть о нем. Она с таким рвением ухаживала за раненым и почти не отходила от его постели. Боюсь, что Агнеса переутомилась, я еще никогда не видел ее такой бледной, как теперь. Сегодня утром мне пришлось почти насильно отправить ее в постель на несколько часов после целой ночи бодрствования.
– Да, она с истинной страстностью посвящает себя уходу за больными, – удивленно заметил врач. – Такая самоотверженность будет благодетельной в ее будущей деятельности, но здесь заботы скоро больше не понадобятся. По моему мнению, часы бедняги сочтены, он едва ли протянет до вечера.
Доктор меланхолически покачал головой и, простясь с Мозером, направился к больному.
Советник тоже впал в меланхолическое настроение, но уже совершенно по иным причинам. Этого только недоставало! Покойник в его доме, после двух дней беспокойства и тревог. Он испытывал настоящий ужас при мысли о том, что в газетах будет напечатано: «Сын известного революционера, доктор Бруннов, тяжело раненный во время уличных беспорядков, скончался в доме советника Мозера». Советник обратил жалобный взор к небу. И на его долю выпал столь жалкий жребий!.. Он весь ушел в свой белый галстук и направился в канцелярию.
Доктор между тем прошел в комнату больного. Он ступал так тихо и осторожно, как обычно делают это у постели умирающего. Возле кровати больного сидела Христина, на короткое время сменившая Агнесу. Доктор шепотом обменялся с ней несколькими словами и послал ее за свежими компрессами, а сам подошел к больному и наклонился над ним. Больной проснулся и, по-видимому, в полном сознании открыл глаза.
– Ну, как вы чувствуете себя? – спросил маленький врач.
– Благодарю вас, довольно сносно, – ответил Бруннов, глядя по сторонам и как будто отыскивая что-то глазами. – Что собственно случилось со мной?
– Вы тяжело ранены. Но успокойтесь, я сделаю все возможное.
Макс, взор которого блуждал по комнате и не находил того, что искал, наконец остановил его на говорящем и спросил:
– Вероятно, коллега? С кем имею честь?
– Моя фамилия Берндт! – ответил коллега. – Его превосходительство господин губернатор, отнесшийся с большим участием к вашему ранению, пожелал прислать своего домашнего врача. Но, к сожалению, профессор болен, и я, в качестве его ассистента, взял на себя ваше лечение. Однако вы не должны говорить и тем более шевелиться. Отвечайте на мои вопросы знаками, если вам тяжело говорить! Вы очень слабы и нуждаетесь в полнейшем…
Он вдруг в ужасе смолк, потому что обреченный на смерть внезапным и сильным движением поднялся и, сев в постели, спросил отнюдь не слабым голосом:
– А где же моя сестра милосердия? Она ведь все время была возле меня.
– Вы говорите о фрейлейн Мозер? Она всю ночь провела у вашей постели и теперь пошла немного отдохнуть. У вас весьма самоотверженная сиделка. Фрейлейн Агнеса – истинный ангел милосердия!
– Милосердия? – протяжно повторил Макс. – Но и близкое знакомство с булыжниками мостовой вашего милейшего города познакомило меня с человеческим милосердием. Надо сказать, это уж совершенно превратное мнение об использовании мостовой, когда ее булыжники начинают швырять в головы людей.
– Добрейший коллега, не двигайтесь же, ради Бога! – стал просить его доктор Берндт. – Только не волнуйтесь! Вам необходим покой и тишина, берегите свои силы! Но так как вы снова в сознании, то позвольте вас спросить, нет ли у вас какого-нибудь желания? Не нужно ли вам чего-нибудь?
Выражение лица маленького доктора показывало, что он не ждал ровно ничего, кроме изъявления последней воли умирающего. Каково же было его удивление, когда пациент вместо того с невозмутимым спокойствием заявил:
