Эптон Синклер - Сильвия
– Когда может прийти ответ от Гарри? – спросила она.
– Отец сказал, что через день, два.
– Нельзя ли телефонировать Гарри?
– Тетя Ненни уже предложила это, но отец не желает говорить о таких вещах по телефону.
Сильвия напряженно думала, но ничего придумать не могла. Ей предстояли сутки или больше мучительного ожидания. Надо было с этим примириться.
– Хорошо, мама, – сказала она без звука. – Я пойду к себе и постараюсь успокоиться. Только не пускай ко мне никого, прошу тебя. Я хочу быть одна.
Она вышла в коридор, дрожа от волнения, боясь встретить кого-нибудь из домашних. Но в доме все уже знали о ее несчастье и при звуке ее шагов пугливо прятались по углам. Она никого не встретила на пути в свою комнату. Придя к себе, она тотчас заперла дверь на ключ и двадцать четыре часа провела в мучительной агонии. Металась по комнате, лежала на кровати и рыдала или сидела в кресле и смотрела в пространство пустыми глазами. Ей приносили обед, ужин – она не прикоснулась к блюдам. Предлагали ей вина, кофе – она никому не отвечала.
– Когда придет письмо от Гарри, принесете мне его тотчас, – сказала она только.
Утром следующего дня к ней постучалась мать. Сильвия впустила ее.
– Письмо пришло? – спросила она.
Мать замялась, и Сильвия поняла, что письмо получено.
– Дай мне письмо, – вскрикнула она.
– Оно адресовано отцу, Сильвия…
– Где папа?
Она бросилась к дверям, но «мисс Маргарет» преградила ей путь.
– Сильвия, отец послал за дядей Базилем. Ты не можешь говорить о таких делах с отцом. Пощади его. Он был болен недавно, а эта история – для него страшный удар.
– Но скажи мне, мама, ради Бога, что пишет Гарри?
– Ничего утешительного, дитя мое. Но потерпи немного. Где твоя гордость, Сильвия? Отец перестанет уважать тебя, если ты не сумеешь овладеть собою. Ты должна возненавидеть человека, который обесчестил тебя, покрыл грязью твое имя…
– Молчи, мама! Как ты можешь так говорить? Ты ведь не знаешь, правда ли это.
– Это правда. Ты сама убедишься в том, что это правда. И стыдно цепляться так за человека, который мог… О, какой ужас, какой ужас! Сильвия, возьми себя в руки, умоляю тебя. Отец и дядя не должны знать, что ты убиваешься из-за такого человека, из-за такого недостойного человека.
Прошел еще час тоскливого ожидания. Наконец приехал епископ. Он вошел к Сильвии с серьезным, потемневшим от горя лицом. Мать оставила их вдвоем. Сильвия заговорила первая.
– Дядя Базиль, покажи мне письмо.
Он молча протянул ей письмо. В конверт с письмом была вложена газетная вырезка. Сильвия взглянула на нее, у нее потемнело в глазах. На этом газетном клочке напечатан был портрет Франка и рядом портрет другого студента. Под этим портретом была подпись: «Гарвардский студент, получивший тяжелые травмы в драке в одном из притонов». Сильвия быстро пробежала заметку. Франк затеял в притоне ссору с одним студентом и повалил его на землю. При падении противник Франка ударился об острый выступ стола, и доктора предполагают травму черепа. Франк пока освобожден под залог в три тысячи долларов. В заметке сообщалось, между прочим, что арестованный был кандидатом по выборам в студенческий совет и кандидатура его имела много шансов. «Это сын Роберта Ширли, много лет тому назад совершившего растрату общественных денег и умершего в тюрьме», – было сказано в заключение. Читать после этого письмо Гарри было лишним, но Сильвия прочла и письмо. В нем были кой-какие подробности и пояснения. Одно место в письме особенно поразило Сильвию. «О характере этого учреждения не может быть никаких сомнений. Это один из двух-трех привилегированных публичных домов, посещаемых университетской молодежью. Один мой знакомый, которому я вполне доверяю, тоже находился там в тот вечер, и вся история, воспроизведенная в газетах, от начала и до конца – подлинная правда».
Сильвия уронила письмо на пол и, закрыв лицо руками, бросилась на кровать. Епископ видел, как судорожно вздрагивали ее плечи. Она беззвучно рыдала. Он подошел, сел подле нее, положил руку на плечо и долго молча ждал.
– Бедное мое дитя! – прошептал он наконец. – Бедное мое дитя!
Он не мог дольше видеть ее страданий.
– Сильвия, дорогая моя, сделай над собой усилие, выслушай меня, – мягко начал он. – Сильвия, мое сердце исходит кровью за тебя, но ничего поделать нельзя, надо перенести это. Хочешь послушаться совета старого человека, который перенес в своей жизни много горя и стыда?
– Какой совет? – спросила она вдруг странно прозвучавшим жестким голосом.
Он говорил ей об Боге, о смирении, о спасительной вере, говорил проникновенно, глубоко продуманными словами. Но когда опять прозвучал ее странный жесткий голос, он понял, что она едва ли слушала его.
– Дядя!
– Да, дитя мое?
– Я прошу тебя ответить мне на один вопрос. Я никого другого об этом спрашивать не могу.
– Спрашивай, дитя мое.
– Это правда, что… что мужчины совершают такие поступки?
– Да, дитя мое, – глухим голосом ответил епископ, – мне очень тяжело говорить тебе это. Но многие мужчины делают это…
– О, какой ужас! – страстно воскликнула она. – Ненавижу людей! Ненавижу жизнь! Какой ужасный ненавистный мир! Лучше умереть, чем жить в таком мире.
– Не надо, не надо, Сильвия, говорить так. Пути Господа неисповедимы. Не нам знать и судить, за что он ниспосылает на нас испытания. Кто знает, Сильвия, быть может, это горе послано тебе в наказание.
– В наказание, дядя? Но за что? Чем я заслужила наказание?
– За гордыню, дорогая. За то, что ты противопоставила свои земные желания его слову и воле…
– Ах, дядя! – прервала она его. – Но ведь все, что ты говоришь, ко мне никакого отношения не имеет!
Она зарылась лицом в подушки, и из груди ее вырвались раздирающие сердце рыдания.
– О, я так любила его! Я так любила его!
Старик пробовал говорить с нею, как епископ. Но теперь, при виде ее безутешной скорби, в нем заговорила гордость Кассельмена.
– Сильвия, этот человек недостоин твоей любви, начал он твердым, серьезным тоном. – Ты должна вычеркнуть его из своей жизни. Помни, что ты, Сильвия Кассельмен, – дочь чистой, целомудренной женщины. Ты должна мужественно перенести этот удар и никому не показывать того, что переживаешь.
– Дядя, пожалуйста, уходи, – ответила она. – Я ни с кем не могу говорить теперь. Я должна быть одна.
Он нерешительно встал.
– Я ничем не могу помочь тебе? – спросил он.
– Мне никто не может помочь, – ответила она. – Благодарю тебя, дядя Базиль. Но прошу тебя, уходи.
3
Целыми днями Сильвия бродила по дому, как призрак, терзаемая угрызениями совести. Ей стоило невероятных усилий сказать кому-нибудь несколько слов. Она никому не могла смотреть в глаза – так велик был ее стыд. Она не ела, не спала и довела себя до полного истощения. Она буквально валилась с ног. Доктора, вызванные из города, оказались бессильными против съедавшей ее скорби. Майор приходил к ней несколько раз в день, говорил ей о розах и других цветах, которые он вырастил для нее. Но она могла думать только о Франке и едва отвечала отцу. Однажды, около полуночи, майор, охваченный внезапной смутной тревогой, тихо вошел в ее комнату. Комната была пуста. Он испуганно бросился искать ее в саду и скоро нашел. Она гуляла в розовой аллее босиком, в одной ночной сорочке. Он увел ее в дом, бережно уложил в кровать и заметил при этом, что ноги ее были в ссадинах, песке и колючках. Но она и не обратила внимания на это. Физическая боль, говорила она, для нее – благо. Она отвлекает ее внимание от душевной боли.
