Валериан Светлов - Рабыня порока
Мечты ее разгорались.
Кто знает, что будет дальше? Может быть, ее ждет еще более высокое положение.
Здесь мечты ее останавливались. Ах, если бы это было возможно! Как бы она показала себя Меншикову и всем, всем этим надменным или низкопоклонным людишкам!
Картины, одна заманчивее другой, всплывали в ее кружившейся от нездоровья и от нездоровых грезь голове.
Но вдруг она насторожилась.
Знакомые твердые шаги раздались за дверью.
Это – царь, явившийся к ней в час обычного своего посещения.
Он имел обыкновение входить не стучась и не спросясь, обыкновенно подходил к ней, целовал ее и садился рядом с ней.
Он и на этот раз сделал то же, обнял и поцеловал ее, но не сел.
Лицо его было бледнее обыкновенного, и брови хмуро насуплены.
– Здравствуй, Машенька, – сказал он отрывисто.
– Здравствуй. Ты нездоров?
– Напротив. Мне только что говорили, что ты нездорова.
– Да, я чувствую себя нехорошо. Недужится что-то. Садись же.
– Нет, я не сяду.
Она подняла брови в изумлении.
– Почему же? – спросила она.
– Мне некогда, – сухо сказал он, – я занят, меня ждут дела.
– А!.. – протянула она, и лицо ее приняло недовольное выражение. – Так ты оставляешь меня одну?
– Жаль, но так должно. Ежели же ты хочешь наградить меня за утраченное время, в которое ты не увидишь меня, то сделать это легко.
– Как? – спросила она.
– Ныне ввечеру указал я быть у Зотова конклаву. Ведомо тебе, полагаю, что сия за штука. Там бывает весело. Люди веселые, и разговоры вольные, и вино доброе. Ныне указал я быть и дамам – веселее будет всем нам. И новые лица будут: только что прибывший из своих дальних вотчин Телепнев с женой, вдовой Стрешнева покойного.
Рука Марьи Даниловны дрогнула и чуть не выронила чашку, которую она держала в ней.
– Что с тобой, моя милая? – спросил ее Петр, взглянув ей прямо в глаза.
– Ничего! – резко ответила она.
Царь засмеялся.
– Ага! Уж не знаешь ли ты Телепнева? – проговорил он.
– Не знаю… то есть… встречалась когда-то.
– Чего доброго, может, он когда и любил тебя, а женился на другой? Того ради и в гнев великий пришла, имя его услыхав.
– Никогда того не бывало! – твердо ответила Марья Даниловна.
– А ты не сердись! Ведь это шутки для ради сказал я.
– Я не люблю, когда со мной такие шутки шутят, государь.
– Ну, полно, Даниловна. Не всяко лыко в строку. Ну, так вот взял я себе в приятную уверенность, что и ты будешь на конклаве там.
Она решительно покачала головой.
– Спасибо, что меня в мыслях держал, государь, и прошу – извини меня. Я не могу быть. Я уже сказывала тебе, что мне недужится.
– До вечера еще далече и, глядишь, все болести твои пройдут.
– Нет, государь. Я редко болею, но когда болею – это на несколько дней.
– Я пришлю тебе своего медикуса.
– Он не поможет.
– Ну, кто знает!.. Не унывай. До свиданья! Смотри же, вечером жду беспременно. Без тебя мне и праздник не в праздник. Однако заболтался я с тобой. Будь же здорова.
– Прощай, государь, но не жди меня.
Петр круто повернулся к ней и, совершенно изменив свой добродушный тон, сказал ей резким, сухим и властным голосом, тем голосом, которым он всегда говорил с неугодными или прогневавшими его подчиненными:
– Ежели я зову, то, стало, хочу, чтобы была. А чего я хочу, то должно быть.
Она испугалась этой перемены тона и удивилась.
Она так растерялась, что низко склонила голову и покорно ответила:
– Коли ты так хочешь, государь, – буду.
– И отлично! До вечера, Даниловна.
Он вышел, ни разу не обернувшись, как имел до сего обыкновение.
XIII
В большом зале зотовского дома на Неве собирались к указанному часу гости.
Нововведение, заключавшееся в присутствии на конклаве женщин, заинтересовало всех. Никто на этот раз не отозвался нездоровьем, и вскоре зал наполнился приглашенными.
Зотов, ввиду предстоящей помолвки и разрешения царя вступить ему в брак, разгуливал по залам очень довольный и, щуря свои подслеповатые глаза, то и дело на кого-нибудь натыкался и неизменно ворчал при этом на того, кого сшибал с ног:
– Что это, право, точно тебе мало места? Кажись, ты не в лагерном шатре, а в моих залах… Но от этих столкновений расположение духа его не менялось.
Единственно, чем он был очень недоволен в этот вечер, так это тем, что царь пригласил женщин и мало знакомых людей, вроде Телепнева. Но он ничего не мог поделать против этого, потому что о приезде Телепнева сам доложил два дня тому назад царю и нашел уже его имя в списке, поданном ему Петром нынче утром.
– В великий упадок установление конклавов приходит, коли их превращают в ординарную ассамблею с женщинами, – говорил он Меншикову, который тоже явился сюда.
Но Меншиков был иного мнения и не согласился с ним.
Ждали государя, который долго не ехал.
Гости, гурьбой ходя по комнатам, осматривали новое помещение Зотова, недавно лишь отстроенный и отделанный дом, подаренный ему Петром.
В то время город отстраивался с изумительной быстротой, и иностранцы, пребывавшие в Петербург, уже изумлялись общему его красивому виду. Так, например, поражал своей длиной и шириной Невский проспект – длинная аллея, обсаженная деревьями, вымощенная камнями, с рощицами и полянками по бокам. Проложили ту улицу пленные шведы и каждую субботу тщательно чистили ее. Но капитальных, основательных построек в городе было мало: адмиралтейство, летний дворец у Летнего сада, почтовый двор, биржа, дом Меншикова на Васильевском острове; все же остальные частные дома строились на живую руку, кое-как, и уж совершенно не по климату: потолки протекали даже в домах знатных людей, и часто за обедом с потолка начинался обильный дождь, охлаждавший разгоряченных возлияниями гостей.
Таков был и новый дом Зотова. Но хозяин очень любил его и гордился им, как царским «преславным» подарком.
В течение дня, предшествовавшего помолвке «всешутейшего», царь отдал несколько новых распоряжений относительно назначенного вечером конклава. Он распорядился, чтобы все приглашенные явились кто в польском, кто в испанском, кто в старонемецком, кто в турецком платьях; для этого он приказал через курьеров оповестить всех званых особыми повестками: «Позвать вежливо, особливым штилем, не торопясь, того, кто фамилией своей гораздо старее черта». Другому кому он прислал иную повестку: «Того бы не забыть, кто пятнадцать дней чижика приискивал, да не сыскал; не знаю и того, может ли он и то сыскать, куда он устремляется и куда гости призываются и торжество приготовляется»…
Меншиков явился еще раз к царю после своего доноса, но не был принят.
Царь спешно составлял пригласительные повестки, и князь понял, что Петр этой невинной забавой хочет затушить свое душевное волнение, свою сердечную печаль.
