Альфред Билл - Невеста оборотня
— Когда я покидал дом, ваша кузина вручила мне эту записку. Весь путь до самой конторы я, чтобы не забыть, нес этот треугольник в своей руке. Фелиция сказала мне, что содержание этой записки крайне важно для вас обоих, — объяснил дядя и, пока я читал послание девушки, стоял рядом со мной, словно рассчитывая своим присутствием и пристальным взглядом вытянуть из меня хоть какой-то намек на его содержание. Конечно, он не прочел вверенную ему записку девушки, хотя она и была незапечатанной; но дядя никогда бы не решился использовать какое бы то ни было принуждение, чтобы узнать содержание начертанных в ней строк.
— Я думаю, что это письмо не так важно для нас обоих, как представляла себе моя кузина, — спокойно сказал я и, хладнокровно сложив записку, равнодушно вложил ее в свой карман. — А теперь насчет оценки торгового баланса «Роско и сын» в Чатаме, сэр. Я намеревался поинтересоваться вашим мнением…
На самом деле я отнюдь не был уверен в том, что вынужден был ответить дяде. Самым важным для Фелиции в этой записке было высказанное ею опасение, что Сен-Лауп, посчитав свою честь запятнанной, мог вызвать меня на дуэль. Но после прочтения записки девушки моя уверенность в том, что Сен-Лауп в самом деле расставил для нас ловушку, что мы с закрытыми глазами шагнули в нее и что Фелиция настолько скомпрометировала себя, что оказалась безнадежно запутанной в сетях француза, словно волна, накрыла меня с головой. И тогда точно на свое место встала каждая деталь его замысла, по которому я один должен был оказаться за его спиной в тот момент, когда в холле дядиного дома он подавал Хиби свой тайный сигнал, а затем спускал с цепи и посылал по следу Фелиции своего огромного пса. Причем поведение зверя вполне укладывалось в привычные тесные рамки: упорная и настойчивая преданность девушке демонстрировалась собакой изо дня в день. И, конечно, Сен-Лауп вовсе не нуждался в моем безумном поступке со стрельбой из пистолетов, разрушившем ту интригу, которую мы с Фелицией, как несомненно полагал француз, плели против него. И Де Рец, выполнявший его приказ и бежавший за девушкой до порога моего дома, оглашал улицу своим истошным воем только потому, что надеялся на благосклонное отношение Фелиции к себе: так уже случалось не раз во время ее прежних дневных визитов ко мне.
Нет, мосье де Сен-Лауп не станет подвергать себя риску, требуя от меня удовлетворения. Он ни словом, ни жестом не покажет, что осведомлен о нашем полуночном приключении, но… Кровь ударила мне в голову при неожиданной мысли о том, как француз сможет использовать свою осведомленность о событиях прошедшей ночи. Ведь даже если его отношение к Фелиции станет настолько бессердечным, насколько он сможет себе это позволить, известные ему факты, порочащие честь девушки, позволят французу держать ее в своем доме и после того, как долговые расписки, являющиеся до сих пор его могущественным оружием, перестанут быть таковым и превратятся в разновидность простого и необязательного делового партнерства. Потому что, сообщив дяде о похождениях племянницы, Сен-Лауп мог изменить его прежнее доброжелательное отношение к девушке, и если бы она обратилась к своему близкому родственнику с просьбой о помощи в расторжении брака с иноземцем, то все самые очевидные доказательства, которые она могла бы предъявить суду, были бы поставлены под сомнение брошенной на ее репутацию тенью полуночного визита в мой дом.
Фелиция написала в своей записке, что не мыслит без меня своей дальнейшей жизни. Но понимала ли она столь же ясно, как и я, что моя смерть в поединке с Сен-Лаупом поставит ее перед необходимостью выбора между невыносимым игом в оковах рокового замужества и постыдным положением бесчестной беглянки-жены, недостойной покровительства закона? Ибо без меня рядом с девушкой не останется никого, кто смог бы помочь ей, за исключением двух старых больных людей, один из которых не сможет стать ее защитником потому, что является слугой церкви, а второй благодаря родовым изъянам характера.
Тем не менее, отправляясь в полдень на прогулку, я захватил с собой пистолеты, и, привязав свою лошадь в уединенном ущелье, с удовольствием всадил одну за другой десять пуль в цель, находящуюся от меня в тридцати шагах. Но когда я вложил оружие обратно в седельные кобуры, совесть громко заговорила во мне:
«Слабак! Чего ты ждешь? Когда он овладеет ею, утолится ее красотой, сделает ее предметом насмешек своей злобы и хандры, и при этом все еще будет существовать вероятность, что на дуэли он убьет тебя, а не ты его». «Мы убежим. Мы спрячемся там, где он нас никогда не найдет», — резко отпарировал я. Но ответ показался мне таким слабым и неубедительным, таким низким и подлым, что я в бессильной злобе лишь скрежетал зубами на свои жалкие прожекты.
Поднимаясь по Хай-стрит к своему дому, я неожиданно столкнулся с Сен-Лаупом. Веселый, самодовольный и щегольски одетый, он, поприветствовав меня помахиванием трости с кисточкой, вложил в мою руку крошечную коробочку, завернутую в бумагу с торговым знаком ювелира.
— Положите ее в карман вашего смокинга, когда через четыре дня в церкви вы встанете рядом со мной. Это кольцо, мой мальчик, тот волшебный талисман, который непременно откроет передо мной двери рая.
Какое нетерпеливое желание нанести удар прямо в его ухмыляющийся рот испытывала моя рука!
Мы с Фелицией не встречались наедине до самого вечера открытия зимней ассамблеи, на следующий день после которого была назначена ее свадьба. Один Бог знает, с какой силой я желал в эти долгие вечера вновь прижать ее к своей груди, которая, казалось, была одной огромной кровоточащей раной. И, почувствовав, что не могу более выносить этих мучений, я, найдя в деловых бумагах какой-то пустяк, оправдывающий мой уход, в тщетной надежде покинул дядину контору. Возможно, множество последних приготовлений к свадьбе мешали нашей встрече, а, может быть, она, кроткая и нежная, просто послушно следила за приготовлением кофе для дяди или за подготовкой к ужину; и, несомненно, там же находился и Сен-Лауп; и когда я попрощаюсь и уйду, до дверей проводит меня не она, а Барри… Мудрее и сильнее, чем я, Фелиция оберегала нас обоих от мучительной прелести тех безнадежных проявлений нежности, притягательной силе которых я не смог бы не поддаться.
Поэтому, когда наконец наступил вечер открытия ассамблеи, я ожидал ее появления, словно израненный человек, три дня мучимый томительной жаждой в пустыне и ждущий прибытия каравана, который уже показался вдали среди песчаных барханов. И она и я со своими партнерами будем одинаково одиноки в беззаботной и беспечной толпе; и, быть может, ее рука на мгновение коснется моей, а ее пальцы лягут на мой рукав; я стану ловить ее близкое благоухание, и перед тем, как она станет принадлежать другому, смогу в последний раз повторить свою клятву в вечной преданности и самозабвенной любви.
