Якоб Ланг - Наложница фараона
И с этими словами он указал Андреасу место за большим длинным дощатым столом. Андреас с готовностью, уже не думая почти об Элеазаре и прощании с ним, уселся на скамью, с краю. Михаэль поставил перед ним плошку с какой-то светлой жидкостью, положил черную тряпицу, дал Андреасу почернелую серебряную фляжку и велел оттереть начисто.
Андреас принялся радостно за работу. Он не ждал, что ему сразу, с первого дня, поручат что-нибудь сложное или интересное, но ему была здесь интересна любая, даже самая простая работа.
Пока Андреас старательно работал, радуясь проворству своих длинных пальцев; Зевул вытянул морщинистую шею и поглядел на фляжку.
— Это что же, та уксусница, что ты купил вчера у Шолома? — обратился старик с любопытством к Михаэлю. — И разве не прав я был, ведь самой высшей пробы серебро…
— Та самая и прав, — коротко ответил Михаэль, не желая отвлекаться на длинную беседу со стариком.
— Откуда взялась она у Шолома? — спросил один из мастеров.
— Как всегда, — коротко ответил Михаэль, и Андреас уже понял, что хозяин мастерской не хочет многословных бесед за работой. — Как всегда, — отдали в заклад и не выкупили.
— Кто отдал-то? — полюбопытствовал второй мастер. — Не судья ли Гюнтер? Говорят он запил после смерти жены и вконец разорился.
— Да, это Гюнтер, — Михаэль подтвердил свои слова кивком.
— И что же ты теперь будешь делать с этой фляжкой, Михаэль? — спросил Зевул тоном старика, который может себе позволить фамильярность с хозяином. — Выставишь на продажу?
— Нет, — Михаэль склонился над золотой шишечкой и что-то процарапывал острым стерженьком, накалив его на огне маленькой жаровни. — Вчера приходил заказчик за серьгами, он увидел эту уксусницу и хочет купить. Скоро он должен прийти. Надеюсь, Андреас закончит свою работу к его приходу.
Андреас встревожился, ему очень хотелось показать себя усердным, сноровистым и быстрым. Михаэль почувствовал тревогу мальчика, поднялся и подошел к нему.
— О, молодец Андреас! Прекрасная работа, еще немного вот здесь… — он ненавязчиво указал мальчику, где еще следует потереть.
Дальше работали в молчании. Поскрипывали и постукивали инструменты, соприкасаясь с благородными металлами. Пахло по-прежнему горячо и металлически.
Андреас оглядел серебряную фляжку и решил, что, пожалуй, его работа закончена. Ему хотелось объявить об этом громко и радостно, но он сдержался, тихонько встал из-за стола, подошел к Михаэлю и тихо, даже робко сказал:
— Кажется, закончил…
Михаэль взял у него фляжку и повертел в руках, стукнул легонько молоточком.
— Молодец, Андреас, отлично!
Глаза мальчика просияли.
— А теперь что делать?
— Немного отдохни, а то устанешь. Скоро привыкнешь, и будешь работать подолгу, а пока отдохни. Вот сейчас придет заказчик; посмотришь, как ему понравится твоя работа.
Михаэль говорил совсем серьезно. Андреас верил, что хорошо исполнил порученное, но все же чуть боялся, вдруг не понравится заказчику. Снова присев на скамью, мальчик рассеянно следил за работой остальных. Он с нетерпением ожидал прихода заказчика. Сейчас оценят его первую работу. А после Михаэль даст ему новую, и хорошо бы посложнее прежней…
Андреас как-то упустил этот момент, и вот покупатель серебряной уксусницы уже стоял в мастерской. Это был высокий, худощавый, но видно, что довольно сильный и крепкий парень. Смотрел он прямо и жестоко. Голова его была непокрыта, длинные светлые волосы связаны золоченым шнуром на затылке, падают конским хвостом чуть ниже плеч. Одет он был пестро и щегольски, в золоченом панцире; штаны поверх ярких чулок — пышные пестрые и короткие, и такие же рукава. К поясу, украшенному серебряными пряжками-кольцами, привешен был красивый кожаный с пестрыми нашивками кошель. И, кажется, еще никогда прежде Андреас не видел на человеке столько оружия — кинжал в ножнах, и самострел и колчан за плечом…
Этот человек не сказал, кажется, ничего грубого, но Андреас чутко уловил, что начало происходить со всеми в мастерской. Все как-то насторожились, будто ежи, прячущие свои колючки, потому что выставлять эти колючки наружу почему-то нельзя. Вся присогнутая над столешницей фигура старого Зевула дышала странной угрюмой ненавистью. И подросткам, Бэру и Маркусу, это состояние взрослых передалось, чувствовалось; хотя они, должно быть, и сами не осознавали четко, почему восприняли это состояние. Андреас чувствовал, что и ему самому это общее состояние как-то передается, хотя в то же время ощущал, что он здесь вроде бы и ни при чем. Андреас быстро глянул на Михаэля и увидел, что хозяин мастерской изо всех сил старается не поддаться этому общему состоянию затаенного панического страха и жгучей ненависти. Андреас невольно потянулся к нему, ища защиты в его сдержанности.
— Готово? — сухо бросил парень.
— Вот, — Михаэль спокойно выложил на стол золотые серьги кольцами.
Заказчик слегка подкинул их на ладони.
— И вот это, — Михаэль поставил перед ним серебряную уксусницу.
Парень чуть оживился, пугающее в нем как бы чуть стушевалось.
— О-о! — протянул он баском. — Блестит, как солнце!
— Его работа, — Михаэль сдержанно кивнул на Андреаса.
Парень посмотрел на Андреаса и улыбнулся. Улыбка не была злой, но в ней было какое-то оскорбительное презрение. Андреас почувствовал, что и его самого начинает сильно охватывать этот острый страх, перемешанный с неприязнью. Это было неприятно, хотелось это стряхнуть с себя, но оно было словно опутывающее и липкое…
Парень расплатился с Михаэлем золотыми монетами, открыто и дерзко вытряхнув их из кошеля. Затем снова бросил взгляд на Андреаса. Казалось, он что-то пытается связать с этим мальчиком, но сразу не получается, а много думать об этом — неохота. Парень быстро опустил пальцы в еще раскрытый кошель, вынул золотую монету и кинул на стол прямо перед мальчиком. Андреас и сам удивился, почему не радуется, почему не решается сразу взять монету; только низко опустил голову.
— Это его первая работа, — сказал Михаэль.
И спокойные доброжелательные слова почему-то прозвучали, как заискивание какое-то.
— Доволен, Дитер? — теперь Михаэль стоял перед заказчиком. Они остановились друг против друга. Чувствовалось: хозяину мастерской хочется, чтобы этот человек поскорее ушел. Уже едва сдерживается, пытаясь не поддаться панической ненависти и столь же яростному паническому страху…
И вдруг Андреас мгновенным проблеском понял ясно, что еще мгновение — и Дитер все поймет! И тогда останется здесь издевательски — подольше; и его презрительная ненависть вооруженного будет пострашнее бессильной озлобленности безоружных.
