Дженнифер Блейк - Зов сердца
На нем был бархатный камзол, ярко-синий с глубоким лиловым оттенком, пуговицы с серебряной выработкой. Под ним — жилет такого же цвета, расшитый черным, и черные брюки. Напудренный парик, увенчанный треуголкой с маленьким черным плюмажем, сзади перевязывала черная лента, на башмаках были серебряные пряжки. В руках он держал трость черного дерева и обшитый кружевом платок, который он переложил в левую руку, сняв треуголку и отвесив перед ней поклон.
Сирен не стала ждать, пока он выпрямится, и резко повернулась, чтобы обойти его. Он быстро и непринужденно опередил ее.
— Только одну минуту, Сирен. Я слышал, что вы вернулись. Не могу высказать тебе, как я был рад узнать об этом.
— Да, не сомневаюсь. — Ее слова обжигали гневом. — Конечно, именно от беспокойства за нас ты так старательно обшарил реку.
— Понимаю, ты бы не поверила, если бы я сказал, что так оно и есть.
— Какой проницательный.
Рене молча смотрел на нее. Она была великолепна с этой ненавистью к нему, которая сверкала в глубине ее темно-карих глаз, с ярким румянцем гнева, горевшим на скулах. Она держалась, словно королева, высоко вскинув голову, ее груди вздымались под тонким лифом при каждом глубоком и бурном вздохе. Ему хотелось подхватить ее на руки и унести отсюда куда-нибудь, где он смог бы заставить ее понять, смог бы преодолеть ее гнев и попытаться вернуть на ее лицо то прелестное выражение покорности, которое, как он начинал думать, ему только почудилось. Но это было невозможно.
— Контрабанда — преступление против короны, — сказал он жестко. — Неужели ты думала, что вас никогда не остановят?
— Только не тот человек, которого я вытащила из реки.
— Понятно. Ты считаешь, я должен был проявить больше благодарности.
— Я считаю…
Она запнулась, у нее сжалось горло от муки и наплыва чувств, слишком запутанных, чтобы их выразить. Он вдруг оказался так близко, его плечи были так широки, а глаза — такого глубокого серого цвета. Она не хотела поддаваться его власти. Она хотела быть холодной и мстительной, а вместе с тем желала найти покой в его объятиях.
Она ожесточала себя, глядя в сторону через его плечо. Ее взгляд упал на место, отведенное для порки у подножия виселицы перед церковью. Это послужило полезным напоминанием о той участи, которой она и Бретоны едва избежали. Когда она снова встретилась с ним взглядом, лицо ее было непроницаемым. Она почти вскользь обронила:
— А что ты сделал с нашим имуществом?
— Его конфисковали как собственность короля.
— В самом деле?
— Его лицо потемнело.
— Может, ты думаешь, что я присвоил его себе?
— Откуда мне знать, как далеко ты заходишь? Ты на многое способен, начиная от тайного сотрудничества с подонком вроде Туше, чтобы обмануть и предать тех, кто спас тебе жизнь, и кончая тем, что продаешься богатой женщине, скажем так, неопределенного возраста, но с безграничным влиянием.
— Ты забываешь, — сказал он мягко, — как я продавался молодой женщине.
— Ты имеешь в виду то, что сделал для меня? Нет, я не забыла. Как я могу забыть то, о чем буду жалеть до последнего вздоха?
— Сейчас, может, и так, но тогда ты не жалела.
Ее глаза сверкнули при этом неучтивом напоминании.
— Ты льстишь себе. Я сделала то, что было необходимо мне для собственных целей. А сожалею лишь о том, что не выбрала более достойного человека.
— Более достойный человек, — сказал он с печальной улыбкой, — мог бы ожидать и большего взамен.
— Взамен? Я ничего тебе не должна. Помнится, ты говорил, что это ты в долгу.
— Тогда, раз я вернул его, ты не можешь обвинить меня в неблагодарности.
Странно, сколько муки причиняла ей мысль, что он спал с ней только по одной причине — чтобы отплатить за спасение. Конечно, с чего ей было воображать, будто он желал ее. Она лишь хотела так думать.
Она проговорила дрожащим голосом:
— Да, ты вернул долг, вернул обманом и предательством, отплатил тем, что лишил нас средств к существованию. Жаль, что это не принесло тебе дохода. Только подумай, как бы ты мог гордиться, если бы сумел привести нас обратно в кандалах!
Прежде чем он склонил голову в поклоне, она заметила мелькнувший в его глазах гнев.
— Это еще может случиться, — сказал он и, развернувшись, ушел.
Так велики были ее ярость и досада, столько ей приходило на ум всего, что она могла бы сказать, что даже не заметила, как дошла до плоскодонки. Гастон в одиночестве сидел на палубе, выстругивая колышек из ветки. Когда она быстро прошагала по сходням, он внимательно посмотрел на нее, оставив свое занятие.
— Дай-ка подумать, — сказал он и нахмурился, притворяясь сосредоточенным. — Ты видела Лемонье.
— Да, видела и советую тебе не приставать ко мне с этим.
Она прошла мимо него в каюту и со стуком швырнула корзину на кухонный стол. Гастон вошел следом и стоял сзади, наблюдая, как она снимала и убирала чепец, потом надевала передник, повязав его вокруг талии. Только тогда он снова заговорил:
— Что он сказал?
— Ничего интересного.
— Понятно, и из-за этого ты разволновалась.
— Я вовсе не волнуюсь.
— Меня не проведешь. Расскажи кому-нибудь другому.
— Я не хочу говорить об этом, — сказала она с ноткой отчаяния. — Где Пьер и Жан?
— Пошли узнать, может, господин Клод даст нам еще индиго и позволит расплатиться, когда обернемся с товаром.
— Он не согласится.
Юноша пожал плечами.
— Попытка не пытка.
Если бы они смогли достать еще индиго, можно было бы как-то наверстать упущенное в этом сезоне, хотя это и было опасно, так как предполагало долгое путешествие по территории племени чикасо, встречу с английскими торговцами из Каролины, поскольку дожидаться прихода другого корабля они не могли. И даже тогда прибыль была бы маленькой. Она отошла к столу и принялась разбирать корзину. Остановилась.
Стиснув в руках пару мускатных орехов, она тихо сказала:
— Во всем виновата я.
— Нет, дорогая, никто не виноват. Такое случается.
— Она была благодарна Гастону за сочувствие в голосе, хотя и удивилась.
— Если бы я не притащила Лемонье…
— И если бы я не помог тебе? Прошу тебя, не терзайся, потому что тогда мне придется разделить с тобой вину!
В его взгляде сквозила ирония, так напоминавшая Жана. Он сказал то, что хотел сказать, но не только ради этого начал разговор. Он еще хотел развеселить ее.
— Я когда-нибудь говорила тебе, Гастон, какой ты замечательный и как нравишься мне?
Он вздохнул с притворным удовлетворением, хотя глаза его блестели так же ярко, как золотая серьга в ухе.
— А я думал, ты не замечаешь. Ты считаешь, я красив?
