Анри де Ренье - Грешница
Потерпев неудачу, раздосадованный кавалер де Моморон снова принялся, ворча, за свои галеры и за относящиеся к ним рассказы.
Чем он особенно гордился на «Отважной», так это не столько даже образцовой дисциплиной шиурмы и разумной свирепостью комитов, сколько труппой музыкантов, которую на ней держал. Он любил хвастаться роскошью их одежды и гармоничностью игры. Их присутствием на судне мсье де Моморон весьма кичился. Не было дня, чтобы он не велел им исполнить какую-нибудь пьесу по своему вкусу. Это, по его словам, давало ему отдых от командных свистков и воплей шиурмы, когда плеть ласкала чью-нибудь строптивую спину, что случалось нередко, если только у этих собак не был заткнут пробкой рот. И мсье де Моморон очень жалел, что за неимением денег ему пришлось рассчитать музыкантов и что он не мог взять их с собой в Кармейран. Конечно, мсье де Моморон пользуется здесь гостеприимством, которым может быть только счастлив, но которое, надо сознаться, все же бедновато увеселениями. А есть ли более приятное, нежели музыка, но с тех пор, как он в Кармейране, мсье де Моморон ни разу не слышал ни единой ноты.
Эти жалобы мсье де Моморона возымели то последствие, что мсье де Сегиран, озаренный внезапною мыслью, немедленно отправился к мадам де Сегиран, занятой обучением искусного Паламеда новому приему вышивания, чтобы спросить у нее, не найдет ли она неудобным, если они призовут на подмогу мсье де Ла Пэжоди и его флейту. Мсье де Ла Пэжоди, наверное, не отказался бы провести несколько дней в Кармейране. При этом предложении мадам де Сегиран так побледнела, что юный Паламед подумал, что она упадет в обморок, и в то же время он заметил, как клубок, который она разматывала, задрожал у нее в руках; но она тотчас же оправилась и спокойным голосом ответила, что мсье де Ла Пэжоди и его флейта будут желанными гостями, ибо прежде всего кавалер ни в чем не должен чувствовать в Кармейране недостатка, даже в ариях и трелях. С этими словами она снова принялась разматывать шелк, меж тем как мсье Паламед д'Эскандо до крови кусал себе губы, коих он уже не красил с тех пор, как полюбил с неистовством и страстью своего истинного пола прекрасную благочестивицу, которая, сама того не ведая, обратила его к любви.
* * *Если присутствие мсье де Ла Пэжоди и его флейты очаровывало уши кавалера де Моморона, то оно было менее приятно для глаз мсье Паламеда д'Эскандо. И все же, сколь он ни был убежден в том, что мсье де Ла Пэжоди и мадам де Сегиран неравнодушны друг к другу, ему не удавалось уловить ничего такого, что говорило бы о соглашении между ними или указывало на какую-нибудь связь. Вот уже несколько дней, как он неустанно наблюдал за ними исподтишка, но так и не мог приметить ни одного из тех признаков, которые свидетельствуют о любовном сговоре. Правда, мсье Паламед д'Эскандо не был силен в подобного рода интригах, но ему помогали в его роли природная хитрость и ненависть, которую он питал к предполагаемому сопернику. Несмотря на такие козыри, ему не удавалось разобраться в игре мсье де Ла Пэжоди и мадам де Сегиран по той простой причине, что они, по-видимому, никакой игры и не вели, и все же мсье Паламед д'Эскандо считал непреложным, что у них тайный союз. И он приходил в бешенство от своей беспомощности, внимая тому, как мсье де Ла Пэжоди изощряется в своих музыкальных талантах к великому удовольствию кавалера де Моморона, чье брюзгливое настроение сменилось превосходным. Теперь мсье де Моморону было все равно, если погода была пасмурна и шел дождь, и он заявлял во всеуслышание, что никогда не слышал ничего, подобного флейте мсье де Ла Пэжоди в смысле мягкости и силы дыхания, проворства пальцев, подбора и разнообразия мотивов, добавляя в шутку, что он дорого бы дал за то, чтобы иметь у себя на галере такого музыканта.
При подобных отзывах мсье де Сегиран выпрямлялся с гордостью, ибо теперь он гордился тем, что имеет другом мсье де Ла Пэжоди; мадам де Сегиран вторила этим похвалам, опуская глаза, а мсье де Ла Пэжоди скромно их принимал. Впрочем, скромность его не покидала, и в нем трудно было бы узнать того Ла Пэжоди который произвел такие опустошения среди эксских дам и колесил по дорогам с молодой цыганкой. От него нельзя было даже услышать нечестивых выражений и речей, столь для него обычных и снискавших ему заслуженную славу вольнодумца. В Кармейране мсье де Ла Пэжоди был тих, уживчив, добродушен, так что мадам де Сегиран недоуменно спрашивала себя, неужели же это тот самый заживо осужденный, с которым она так неожиданно и дерзко пожелала испытать обитающий в ней грех в уверенности, что она ничем не отягчит и без того уже неминуемого проклятия.
И действительно, мадам де Сегиран тверже, чем когда-либо, решила избавиться от мучительного плотского любопытства, которое ее терзало и жгло своим угрюмым и знойным пламенем. Она была все более и более уверена, что ее грех иссохнет в ней на своем же собственном огне и что его охладевший пепел развеется ветром забвения. Но неужели мсье де Ла Пэжоди уклонится от того, чего она от него ждет? Что это за странное поведение и что значит эта сдержанность? Наверное, это всего лишь ложная видимость, и скоро мсье де Ла Пэжоди вернется к своей истинной природе, требующей, чтобы женщины отдавали свое тело его наслаждению. Как и с другими, мсье де Ла Пэжоди придет к этому и с нею, и мадам де Сегиран ждала этого мига с мучительным и мрачным нетерпением. Конечно, решившись на задуманное испытание, мадам де Сегиран пошла бы и сама навстречу намерениям мсье де Ла Пэжоди, ибо в том состоянии, в каком она находилась, она не побоялась бы никакого стыда; но и не будчи опытной в делах любви, она все же знала, что мужчины не любят слишком открытых призывов и предпочитают добиваться благосклонности, а не получать ее в подарок. А потому она считала, что ее всем известные стыдливость, добродетель и благочестие скорее подвигнут мсье де Ла Пэжоди покуситься на нее, чем ежели бы она сама первая предложила ему то, чего он от нее хочет. Такого расчета мадам де Сегиран и придерживалась, надеясь, что случай, приведший мсье де Ла Пэжоди в Кармейран, и тут постарается, чтобы помочь ей пасть в его объятия. Между тем дни проходили в разговорах и в игре на флейте, а мсье де Ла Пэжоди не переставал относиться к мадам де Сегиран с почтительностью, начинавшей ее беспокоить. Ее тайная досада на такое поведение не укрылась от бдительных глаз мсье Паламеда д'Эскандо, и он счел позволительным воспользоваться этим случаем, чтобы открыться в своей страсти. Прежде, нежели отважиться на это, мсье Паламед д'Эскандо несколько раз вопрошал зеркало. Он старался придать своему лицу дерзкую и трогательную прелесть. В сущности, мсье Паламед д'Эскандо не сомневался в успехе. Он был высокого мнения о своей наружности, в особенности если сравнивал ее с внешностью мсье де Ла Пэжоди. Насколько мсье де Ла Пэжоди был коренаст и крепок, настолько же прекрасный Паламед был высок и строен. Свежесть его кожи затмевала смуглый цвет соперника, которого мсье д'Эскандо заранее считал несчастливым. К тому же, мсье де Ла Пэжоди не шел с ним в сравнение в смысле изящества и роскоши нарядов, и ни одна женщина не решилась бы поставить в ряд скромного дворянчика не у дел и блестящего офицера галерного флота, Ла Пэжоди и Эскандо, в особенности когда этого Эскандо зовут Паламедом, именем звучным и созданным для любви.
