Кэтти Эмерсон - Слияние истерзанных сердец
– Невозможно! Почему ты так решила?
– Сама не могу поверить! Матушка, верно, сошла с ума, когда сотворила такое.
– Почему ты думаешь, будто Констанс твоя сестра? Еще пару часов назад ничего подобного не приходило тебе в голову.
– Ник, помнишь, я рассказывала о матушкиных руках? Вспомни о знаке ведьмы. Я ничего не искала. Я случайно увидела в окно. Она сложила руки, и я увидела.
Расстроенный донельзя, Ник попытался разуверить Томазину.
– Тебе померещилось…
– Ничего не померещилось! Найди ее и убедись сам.
– Тогда это совпадение. – Из всех женщин Кэтшолма и Гордича Констанс меньше всего подходила на роль дочери Лавинии. Фрэнси не скрывала своей беременности. Все о ней знали. Он нахмурился, стараясь припомнить подробности. – Фрэнси, овдовев, вернулась к отцу. Родила она тут. Наверное, кто-то принимал у нее роды и ухаживал за ней.
– Не думаю. – Томазина тоже настойчиво рылась в своей памяти. – Я тоже кое-что помню, хотя была совсем маленькой. Шла война между Францией и Шотландией, и здесь не осталось ни одного мужчины. – Она поглядела наверх. – Совсем незадолго до этого мы получили известие о смерти моего отца. Джон Блэкберн тоже где-то сражался. С королем Генрихом. У Фрэнси роды начались внезапно, и она дала жизнь двойняшкам.
Ник мало разбирался в родах. Ему не разрешили даже быть поблизости, когда родилась Иокаста. Элис и повитуха прогнали его с глаз долой. Здесь не место для мужчины – так они тогда сказали.
Томазина прижала ладони к вискам и закрыла глаза.
– Я пытаюсь представить, как матушка себя чувствовала с незаконным ребенком в животе, который вот-вот должен был родиться. Наверное, отцом был Блэкберн, но он воевал. Он не мог жениться на ней, когда она стала вдовой.
Ника неприятно поразило то, что Томазина пытается влезть в шкуру Лавинии, однако он промолчал, начиная верить в ее правоту. Если в сердце заговора Лавиния, то все возможно.
– Никаких близнецов не было, – вдруг заявила Томазина.
Она встала и подошла к Нику. Прикоснувшись к его рукаву, Томазина стала рассказывать, как все было.
– Говорили, что Фрэнси родила двойню. Один ребенок, якобы, был здоровым, а другой – слабеньким и через несколько дней умер. Наверное, моя мать все продумала заранее, и ей помогали Дженнет и Вербурга. Едва у нее начались схватки, как она что-то такое дала Фрэнси.
Нику показалось, что его ударили под дых.
– «Что-то такое»?!
У него был странный голос, но Томазина не обратила на это внимания.
– Какое-нибудь зелье, вызывающее роды.
– Разве она могла быть уверена в его действии, если оно не помогло Элис? Помнишь, мама рассказывала?
– Это ли, другое ли зелье – неважно. Важно то, что она доносила своего ребенка, а Фрэнси родила раньше срока. Поэтому ее ребенок и умер.
– Ты хочешь сказать, что твоя мать обрекла на смерть наследника или наследницу Блэкбернов и Раундли, чтобы подсунуть им своего ребенка? Незаконного!
– Именно это я и говорю. – Она посмотрела на него, и сострадание мелькнуло в ее взгляде. – Ник, чему ты так удивился? Ты же лучше меня знаешь, какой была моя мать.
Ник растерялся. Он не мог прийти в себя от чудовищных открытий. Подмена младенца. Манипулирование наследством. Если бы Раундли были королевской крови, то это было бы государственной изменой… Ну просто кукушка какая-то!
– Ты, наверное, ошиблась. Фрэнси никогда бы такого не допустила.
– Она наверняка ничего не знала.
– Как не знала?
Томазина насмешливо-вопросительно изогнула одну бровь. Неожиданно она показалась Нику очень умной, а он сам себе – дурак дураком.
– Ник, она ведь рожала… Наверное, очень измучилась. А мать уж точно давала ей «что-нибудь попить». Какую-нибудь травку, которая мутит сознание… – Томазина понизила голос, потом он опять окреп. – Есть такие настойки, которые отбивают память, это я точно знаю, а тебе придется мне поверить на слово. Ник, рожать очень больно, и вполне возможно, что и без всякой отравы Фрэнси не помнила, что с ней было.
На минуту Ник представил себе, что будет, если Томазина говорит правду. Констанс не получает никакого наследства. Майлс тоже. Ник разрывался между естественным желанием избежать беды и злостью от осознания свершившегося обмана.
– Томазина, ты должна молчать, ведь у тебя нет доказательств.
– А зачем мне мучить сестру? Матушка прислала меня помочь ей. – Она наморщила лоб. – А что, если это и есть причина убийства?
Ник задумался, сам удивляясь тому, как легко он верит Томазине.
– Из-за этого он мог тебе лгать – если, конечно, он знал правду, – потому что Лэтаму ни к чему была бесприданница. Но я не вижу тут никакой связи.
– Констанс – моя сестра и, похоже, сестра Фрэнси. Она не… Она не могла… Ой, Ник, а вдруг она – дочь Лэтама?
Томазина побледнела и опять задрожала всем телом. И он понял. Инцест был самым страшным грехом, какой только можно себе представить.
– Даже Ричард Лэтам не посмел бы жениться на собственной дочери.
– А если он не знал? Не потому ли матушка и решила, что Констанс нужна моя помощь?
– Успокойся. Брак ведь не состоялся.
– Ник…
– Мы никогда не узнаем, кто ее отец. Да это и неважно. – Ник взял ее руки в свои. Теперь ему гораздо важнее было успокоить Томазину, чем ковыряться в грехах Лавинии. – Клянусь тебе, Томазина, я никому не расскажу о тайне Констанс! Она будет жить как жила. Ты же выполнила свой долг! И больше не вспоминай о Лавинии.
«Все будет сначала, – подумал он. – Мы все начнем сначала.»
– Но убийца…
– Подумай сама, Томазина. Это никого не касается, кроме тебя. А ты не убийца.
– Ты уверен? Может быть, матушка послала меня убить Лэтама, чтобы спасти сестру от замужества.
– Я бы не удивился, если бы Лавиния рассуждала именно так, если бы она даже послала тебя отомстить ему за свое уродство, но ты – это ты, а не Лавиния. Ты бы ни за что не взялась за такое поручение.
Она долго с удивлением смотрела на него.
– Ты правда мне веришь?
– Да, любимая. Я знаю, что ты невиновна.
Ее лицо осветилось радостью, и он вспомнил девочку, которая обещала, что выйдет за него замуж. Ник протянул к ней руки. Томазина не раздумывая бросилась ему на шею, смеясь и плача одновременно.
– Тихо, любимая.
Ник поцеловал ее в лоб и покрепче прижал к себе.
Она же взяла в ладони его лицо, и когда ее губы коснулись его губ, он забыл обо всем на свете. Слишком долго он желал ее, чтобы теперь отказываться.
«Она моя, – подумал он, – и я буду ее холить и лелеять.»
Он легко касался губами ее лба, щек, подбородка, трепещущих губ, а она обвила руками его шею, отдавая ему свое тело. Он долго раздевал ее, лаская, а потом она раздевала его, возвращая ему подаренные ей ласки, ничего не боясь и не стыдясь благодаря его нежности.
