Тереза Медейрос - Неотразимый дикарь
Коннор повернулся лицом к Памеле, и от ненависти в его взгляде ей стало страшно.
— Если бы в тот момент я мог до них добраться, клянусь Богом, я бы убил их всех голыми руками.
— Но ты не мог бросить сестру одну, — горячо возразила ему Памела. — Ведь ты поклялся отцу спасти ее. И в глубине души ты знал, что он прав, потому что если бы солдаты добрались до нее…
Она замолчала. Им и без того было понятно, что именно могло произойти.
— Когда они нашли мою мать, она выхватила пистолет и направила его на них… Она была прекрасна в этот момент — гордая, высокая и смотрела на солдат, словно королева на мерзких гоблинов. На мгновение в моем сердце проснулась надежда… Но у нее был лишь один выстрел, а солдат было не меньше дюжины, и все они, словно волчья стая, были готовы наброситься на нее.
Памела встала. Ей хотелось обнять его, поцеловать, заставить забыть о прошлом и не говорить о том, что произошло дальше.
— Когда она приставила дуло пистолета к своему виску, отец закричал: «Нет! Не надо!» Но она лишь улыбнулась ему. Улыбнулась так, как улыбалась мне, укладывая спать или ругая за то, что хожу по дому в грязных сапогах. Понимаешь, она знала, что их обоих все равно убьют, и не хотела, чтобы перед смертью отец видел, как эти звери насилуют ее, а потом убивают.
Глаза Коннора были абсолютно сухими, но Памела не могла удержаться от слез.
— Когда она нажала на курок, Катриона вздрогнула всем телом, словно этот выстрел был сделан в нее. Я хотел закричать, но не мог издать ни звука из-за страха за сестру… Когда мама упала, отец вырвался из рук солдат и пытался подбежать к ней, но его тут же ударили по голове рукояткой пистолета. Потом его оттащили во двор и там повесили. Я прижал к себе Катриону, закрыл глаза… Так мы с ней и сидели, пока все не стихло.
Памела представила себе теплую весеннюю ночь, слабый ветерок, стрекотание кузнечиков… приглушенные детские рыдания, скрип веревки…
— Когда мы, наконец, вышли из убежища, то увидели, что наш дом превратился в дымящиеся развалины. Тело отца висело на дереве… В последний раз я обнял Катриону и прижал к себе, чтобы избавить ее от этого жуткого зрелища. — Он замолчал, опустил голову и с усилием продолжил: — Потом я похоронил родителей и посадил сестру в почтовый дилижанс, отправлявшийся в Лондон, с письмом к дяде, в котором просил позаботиться о ней.
— Ты был совсем один, — горестно прошептала Памела, чувствуя подкативший к горлу комок. — Как же ты справился?
Она подняла руку, чтобы погладить его по щеке, но он остановил ее.
— Мне не нужна твоя жалость. Еще меньше — твое милосердие.
— О чем ты? Какая жалость? Какое милосердие? Уверяю тебя, я не испытывала к тебе никакой жалости, когда ты пожирал глазами жену Саймона Уэскотта.
— А что ты испытывала? — спросил он, явно смущенный ее словами.
— Очень рассердилась, — нахмурилась Памела.
— Рассердилась? — удивленно переспросил он. — Потому что думала, это она подарила мне медальон? Ты решила, что она женщина из моего прошлого, с которой у меня еще не все кончено?
— Отчасти ты прав, — буркнула она, — но лишь отчасти.
— А теперь, когда ты знаешь, что она моя сестра, что ты испытываешь? — мягко улыбнулся Коннор.
Вместо того чтобы говорить о своих чувствах, Памела решила проявить их. Приподнявшись на цыпочки, она обхватила его голову и притянула к себе, чтобы поцеловать.
Глава 20
Коннор застонал от неожиданного проявления нежности и стал жадно целовать ее. Запустив руку в его шелковистые волосы, Памела сняла с них бархатный шнурок — именно этого ей хотелось весь вечер.
Он отлично умел играть роль джентльмена, но она знала, что в душе он всегда останется необузданным диким мальчишкой с мстительным блеском в глазах, сбежавшим в горы после гибели родителей. Она чувствовала эту необузданность и дикость в его поцелуях, в запахе хвои и дыма, который не могли перебить никакие изысканные сорта мыла.
В это мгновение она поняла, что не хочет приручать его. Пусть он станет еще необузданнее. Судя по его страстным объятиям, именно к этому он и стремился. По мере того как их поцелуи становились смелее и жарче, она начинала испытывать все более острое желание, а ее лоно при этом становилось влажным. Так случалось всегда, когда он целовал ее, и она ничего не могла с этим поделать — тело не слушалось доводов разума. Когда возбуждение достигло предела, он крепко обхватил руками ее упругие ягодицы и прошептал:
— Ты вся мокрая…
— Да, — призналась в своем желании близости Памела. — Это потому, что ты меня целуешь…
— Я хотел сказать, что у тебя вся юбка мокрая.
Он отстранился, недоуменно разглядывая совершенно мокрый подол ее платья. Было такое впечатление, что он в первый раз после торопливого отъезда домой, посмотрел на нее.
— Что случилось с твоим прекрасным платьем, детка? И с твоими новыми туфельками?
Взглянув на ноги, Памела с ужасом обнаружила, что ее белые атласные туфельки были заляпаны грязью. Одна жемчужная пряжка висела буквально на ниточке, подошвы начинали расползаться от влаги.
— Не знаю, — пробормотала Памела. — Должно быть, когда я пошла за тобой на берег пруда…
— А где твоя шаль? — спросил Коннор, растирая ее посиневшие от холода руки. — Что ты делаешь? Хочешь простудиться и умереть?
Памела хотела напомнить, что он так быстро высадил ее из кареты, что она не успела взять с собой шаль и муфту, но тут он подхватил ее на руки, будто она была ребенком, и понес к беседке в дорическом стиле.
Она обняла его за шею и положила голову ему на плечо, с наслаждением чувствуя исходившее от его большого тела тепло. Эти руки утешали его младшую сестру, оберегали ее в страшный момент гибели родителей.
Он сделал все, что мог, чтобы избавить ее в ту ночь от ужасающих впечатлений. Все бремя мучительных переживаний он взял на себя.
Памела прижалась губами к старому шраму от веревки на его шее. Сегодня ночью он не будет одинок.
По широким ступеням он внес Памелу в беседку. Лунный свет просачивался сквозь качавшиеся ветви окружающих ее плакучих ив, наполняя все внутри причудливыми тенями.
Коннор опустился на одну из широких скамей, все еще держа Памелу на руках. Галстук был давно развязан, поэтому она могла без помех касаться его подбородка легкими, почти воздушными поцелуями.
Едва слышно застонав, он нагнулся, снял с нее мокрые туфельки и отбросил их в сторону.
— Я куплю тебе другие, — пообещал он, и в его глазах появился властный призыв, от которого она задрожала всем телом. — Сотни пар новых туфель, дороже и красивее, чем все прежние.
