Мэриан Палмер - Белый вепрь
Ближайшая пивная выглядела вполне симпатично, и Филипп со спутниками решили заглянуть туда. Потягивая эль, Филипп заметил, что после пятидневного путешествия верхом совсем неплохо было прокатиться на посудине, которая доставила их в Вестминстер. Паркер вслух поинтересовался, долго ли милорд Глостер заставит их ждать и успеют ли они вернуться засветло в Лондон. Услышав его, какой-то тощий сорванец, цеплявшийся за полу пальто пожилого господина, по виду торговца, остановил их у выхода из таверны и звонким голосом объявил, что, если им нужен Его Высочество герцог Глостер, в Вестминстере они его не найдут. Ему немедленно дали по рукам и велели придержать язык, но улыбка Филиппа подбодрила мальчишку, он высвободился из цепких рук своего спутника и рассказал все, что знал сам: герцог вчера вечером вернулся из Вестминстера в Лондон и в сопровождении большой группы господ отправился в Тауэр.
— Он прямо рядом со мной проехал, — похвастался сорванец, несколько разочарованный явным отсутствием интереса к своим словам: Филипп даже не убрал руку с дверной скобы и уже было ступил на тротуар. — С ним был милорд Гастингс и милорд Риверс и, кажется, сэр Томас Грей… — Тут мальчик остановился и поглядел, словно в поисках поддержки, на своего спутника — судя по всему, это был его дед, — однако же тот не вымолвил ни слова. И вообще ему было явно не по себе, вмешиваться в разговор он не собирался. Мальчик запнулся, поглядывая поочередно то на Филиппа, то на Фрэнсиса, то на Уилла; затем, найдя как будто объяснение равнодушию Филиппа, осторожно добавил: — Разумеется, это была не такая роскошная процессия, как у короля, когда он проезжал утром по городу. С ним была целая армия. Впереди милорд Глостер, за ним король вместе с милордом Гастингсом и милордом Кларенсом. А в карете ехала Француженка. — Мальчишка прямо-таки расцвел при этом воспоминании. — Король был очень весел, а милорд Глостер едва улыбался, а милорд Кларенс выглядел совсем кисло, как… как зеленое яблоко. Говорят, он поругался с герцогом Глостером, потому что милорд Глостер собирается жениться на дочери милорда Уорвика, бывшей жене принца Ланкастера, а милорд Кларенс говорит, что не бывать этому, он этого ни в коем случае не допустит.
— Кларенс не допустит? — удивленно прервал эту горячую речь Фрэнсис. — А какое, собственно, дело герцогу Кларенсу до Анны Невил?
Мальчик укоризненно посмотрел на него:
— Ну как же, сэр, ведь он женат на ее сестре, а графиню Уорвик сослали в монастырь, и все ее имущество осталось дочерям. Долю своей жены милорд Кларенс уже получил, а теперь нацелился и на наследство леди Анны, так, чтобы все ему досталось.
— Очень на него похоже, — с отвращением заметил Фрэнсис. — Право же, Филипп, сколько еще король будет терпеть его? Хорошенькое дело! С Ланкастерами наконец покончили, а тут родной брат собственной персоной.
Филипп никак не откликнулся на эту реплику — услышав о поездке Ричарда в Тауэр в окружении столь пестрой компании, он совершенно отвлекся от болтовни мальчишки. Филипп считал, что Ричард ни за что на свете не должен был оказаться в таком окружении без короля. Всех их соединяло одно — они были членами тайного совета Эдуарда.
Ни на кого не глядя, Филипп поспешно вышел на улицу. Трейнор возвращался с постоялого двора, где оставил под присмотром лошадей и поклажу. Словно со стороны, Филипп услышал собственный голос и удивился тому, что говорит ровно и бесстрастно. Он велел Трейнору оседлать лошадь. Наступило ожидание, бесцветное, как сумерки. Увидев, что слуга ведет не только его лошадь, но и лошадь Фрэнсиса, Филипп не удивился и не возразил.
Темза-стрит шла вдоль реки. По обе стороны улицы теснились лавки и склады, и лишь изредка возникали меж ними высокие ворота, за которыми скрывались особняки состоятельных людей. Дальним своим концом улица упиралась в отвесные стены и острые башни Тауэра.
Услышав имя герцога Глостера, стражники открыли ворота, Филипп и Фрэнсис проехали внешний мост. Дальше шли ворота за воротами — Средняя башня, Боковая башня, справа — башня Святого Фомы, поднимающаяся как бы из воды, холодно плещущейся у ее подножия, Уэйкфилдская башня, за ней — королевский дворец и, наконец, Садовая башня. Все они были окружены мощными крепостными валами, везде стояла бдительная стража. Впрочем, если тебя знают, проходить легко. Вот выходить — совсем другое дело. Не прошло и нескольких минут, как они очутились подле ослепительно белых стен внутренней башни.
У южной стены наверх вела лестница. Филипп быстро направился к ней и уже миновал было первый пролет, когда наверху открылась дверь и в проеме появился сэр Томас Грей. Весь благоухая дорогими духами, смеясь, он о чем-то переговаривался со своим дядей Риверсом, шедшим прямо за ним. Резко остановившись, Филипп поспешно спустился и бросился к ступенькам, ведущим в ближайшую башенку. Филипп вел себя так, будто за ним была погоня. Фрэнсис следовал за ним по пятам. То останавливаясь, то снова трогаясь, они добрались наконец до полутемного перехода, который, опоясывая стену, вел от башни к башне.
Здесь Филипп в первый раз по-настоящему заколебался. Инстинктивное желание избежать встречи с Греем и Риверсом привело его в совершенно незнакомую часть Тауэра, и теперь он растерянно оглядывался, стараясь определить собственное местонахождение. Тут что-то привлекло его внимание. Издали доносилось негромкое пение.
Стараясь идти медленно и как можно тише — каблуки предательски цокали по камням, — Филипп двинулся вперед. Голоса зазвучали громче и отчетливее. Вскоре молодые люди очутились у входа в длинную галерею, нависавшую над часовней Святого Иоанна. Остановившись между колоннами, они заглянули вниз. Сквозь витражи с трудом пробивалось солнце, при свечах тени на полу становились бледнее, серебряные украшения ярче, а коричневое одеяние святого приобретало золотистый оттенок. Окружив гроб, несколько священников распевали псалмы. Тело было завернуто в расшитый покров, но лицо оставалось непокрытым: мраморная неподвижность, растрепанные седеющие волосы, запавшие щеки, заострившийся подбородок…
Его короновали еще в колыбели. Имя его отца приводило в трепет всю Францию. А он выпустил из своих слабых рук все завоеванное отцом. Граф Уорвик сначала выставил его в Лондоне на потеху толпе, а потом задумал снова вернуть на трон. Грустные, всегда удивленные глаза, которыми он наивно взирал на мир, сейчас были закрыты. О лучшем сне, подумал Филипп, Генри Ланкастер и мечтать не мог.
В переходе раздались шаги. Кто-то вышел из-за угла, посмотрел в их сторону, подошел и резко бросил:
