Виктория Холт - Счастье и тайна
Итак, они оба придали мне силы и смелости, в которых я очень нуждалась. Я уже знала, что когда этим вечером останусь одна в своей комнате, я буду помнить, что они в меня верят, и это поможет мне самой поверить в себя.
Он отвез меня домой в пять часов. Когда я услышала шум отъезжающего экипажа и направилась к дому, где начинали сгущаться первые вечерние тени, я почувствовала, как смелость моя начинает убывать.
Но я продолжала думать о них обоих, и, поднимаясь по лестнице в свою комнату, я ни разу не оглянулась назад посмотреть, не идет ли кто за мной, хотя мне очень хотелось сделать это.
Мэтью, Люк и Рут, казалось, украдкой наблюдали за мной во время обеда. Но к моему удивлению, Сара вообще не упомянула о ночном происшествии. Я же старалась держаться как обычно.
После обеда заехали мистер Смит и Дамарис, чтобы выпить вместе с нами вина. Я была уверена, что это Рут послала за ним, рассказав ему обо всем, что случилось. Потому что, пока Дамарис и Люк шептались, Рут отвела в сторону сэра Мэтью, а тетя Сара уже ушла спать. И тут доктор обратился ко мне:
— Я слышал, у вас прошлой ночью были маленькие неприятности?
— Ничего особенного, — быстро ответила я.
— А, значит, вы уже оправились от этого, — сказал он. — Миссис Грантли посчитала необходимым сообщить мне об этом. Она пообещала мне, знаете ли, присматривать за вами.
— В этом не было никакой необходимости.
— Это был ночной кошмар, не так ли? Так сказала мне миссис Грантли.
— Если бы это был только плохой сон, я бы не выбежала из своей комнаты и не разбудила других. Я думаю, что это не был кошмар.
Он оглядел присутствующих и прошептал мне на ухо:
— Вы не могли бы рассказать мне об этом?
Итак, уже второй раз за день я пересказывала всю историю.
Он серьезно выслушал, но ничего не сказал.
— Вы сегодня, наверно, опять будете плохо спать, — проговорил он.
— Не думаю, — ответила я.
— Ах да, ведь вы — молодая леди, обладающая изрядной долей здравого смысла!
— Я намереваюсь запереть двери, так чтобы шутник не мог попасть в комнату. Тогда я буду чувствовать себя в безопасности.
— Может быть, дать вам снотворное?
— В этом нет совершенно никакой необходимости.
— Все же возьмите на всякий случай. В вашем положении было бы плохо не спать вторую ночь подряд. Оно у меня с собой.
— Но оно мне не нужно.
— Никакого вреда не случится, если оно будет у вас под рукой. Поставьте его у кровати. И если вы не сможете почему-либо заснуть… примите его и через десять минут вы погрузитесь в глубокий сон, который придаст вам сил.
Я взяла у него маленькую бутылочку и положила в карман платья.
— Благодарю вас, — сказала я.
— Не бойтесь, — заметил он, улыбаясь. — Вы не привыкнете к нему за один раз, поверьте мне. А мне хочется быть уверенным, что вы будете хорошо спать ночью… Вам необходимо побольше отдыха и хорошая простая пища. Так что не храбритесь понапрасну и, если нужно, принимайте лекарство. Подумайте о том, что вам необходимо отдохнуть и расслабиться… ради малыша.
— Вы очень добры, доктор Смит.
— Я очень беспокоюсь о том, чтобы у вас все было хорошо.
Когда я собралась ложиться, я поставила бутылочку с лекарством рядом, как и обещала. Затем осмотрела комнату, заперла двери и улеглась. Но заснуть сразу, как я надеялась, мне не удалось. Я проваливалась в сон и просыпалась, как от толчка; взгляд, независимо от моей воли, то и дело устремлялся к тому злосчастному месту в ногах кровати.
Меня никак нельзя было назвать неврастеничкой, но я пережила сильнейшее потрясение, и на моем месте даже самый невозмутимый человек не смог бы успокоиться так быстро.
Когда часы в доме пробили полночь, я приняла микстуру доктора Смита. Почти тотчас я погрузилась в глубокий спокойный сон.
За несколько дней я полностью оправилась от потрясения, но все же старалась быть настороже. Ничего такого больше со мной не происходило, но каждую ночь я запирала двери и спала теперь нормально. Меня больше не беспокоили изнуряющие внезапные пробуждения, когда мой взгляд блуждал по комнате в поисках привидения.
В доме больше об этом не вспоминали, и я догадывалась, что в помещении для слуг, обсуждая этот случай, они, наверно, пришли к выводу, что это была одна из странностей, которые могут происходить с беременными женщинами.
Но я, как и прежде, была полна решимости узнать, кто скрывался под маской монаха, и однажды утром, размышляя об этом, я вспомнила, как Хагар упомянула о том, что в доме были разные сундуки с одеждой. А что, если в одном из сундуков лежит монашеская ряса? Если бы мне удалось найти что-нибудь в этом роде, я бы была на пути к разгадке.
И здесь мне мог помочь только один человек — это Сара. Поэтому я и решила отправиться к ней.
Это было после второго завтрака, на который она не пришла. Я направилась в восточное крыло.
Постучавшись в дверь ее комнаты с гобеленами, я с радостью услышала, как она отозвалась:
— Войдите!
Она была рада, что я пришла к ней без приглашения.
— Ага! — воскликнула она, обошла вокруг меня на цыпочках и встала спиной к двери, как и в прошлый раз, когда я была у нее. — Ты пришла посмотреть на гобелены!
— И на вас, — добавила я.
Это ей явно понравилось.
— Посмотри, как у меня хорошо получается, — сказала она, подводя меня к сиденью у окна, на котором лежало голубое атласное покрывало для колыбели, которое она шила.
— Уже почти закончила, — сказала она, раскладывая его передо мной.
— Какая прелесть!
— А я боялась, — созналась она.
— Чего?
— Если бы ты умерла, значит, вся моя работа пропала бы даром.
Вид у меня был такой удивленный, что она объяснила:
— Ты была босиком. Ты могла встретиться со смертью…
— Значит, вы слышали об этом?
— …А я истратила столько голубого шелка!..
— Ну и что вы скажете о моем… испуге?
— …И вся эта работа была бы напрасной…
— А кто вам рассказал об этом?
— …Хотя оно могло бы подойти любому другому ребенку. Ведь всегда есть дети. — Глаза у нее расширились, и она продолжала: — Может быть, детям Люка. Не знаю, будут ли у Люка хорошие дети?
— Пожалуйста, не говорите о моем ребенке так, как будто он никогда не родится, — резко заметила я ей.
Она отпрянула, как от резкого удара.
— Я разозлила тебя, — сказала она. — Люди всегда злятся, когда им страшно.
— Мне не страшно.
— Но ведь ты злишься?
— Когда вы говорите так о моем ребенке.
— Значит, ты боишься, потому что сердитые люди всегда боятся.
