Элизабет Вернер - Капризы юной леди
– Я буду там, – с рыданием произнес Герман.
– Что это? Слезы? Будь мужчиной! Мы должны прямо смотреть в глаза неизбежному. А теперь пойдем. Мне хочется подышать свежим воздухом. В эти последние часы мы еще принадлежим друг другу. Мы так долго не могли позволить себе этого.
Обняв сына за плечи, граф вышел с ним на террасу.
Осенняя ночь была холодной, но тихой и прекрасной. Равенсберг всей грудью вдыхал чистый воздух, потом они спустились в парк. Их окутала ночная мгла, а над ними в бесконечной глубине сияли звезды, эта сверкающая вечная загадка Вселенной.
Глава 17
Охота, назначенная на раннее утро, была перенесена на послеполуденное время. Только оба противника со своими секундантами рано утром отправились в лес, гости же оставались в замке, хотя все знали, что охота вообще не состоится, и понимали, что дело не окончится простым обменом выстрелами или легкой раной.
Через два часа вернулись секунданты с известиями, которых все ждали с величайшим нетерпением. Барон фон Лангенов остался невредим и немедленно уехал домой. Графа перенесли в охотничий дом, врач объявил, что полученная им рана в грудь, безусловно, смертельна. Он прожил еще полчаса, по его настоятельной просьбе около него оставались в это время только доктор и архитектор Зигварт. Теперь все было кончено. Равенсберга больше не существовало.
Днем тело покойного должны были перенести в замок. Надо было телеграфировать в Берлин графу Бертольду и его жене. Все это было немедленно сделано, а затем гости разъехались в разные стороны, чтобы снова собраться в Равенсберге на похороны графа.
Молодой граф с женой прибыли из Берлина на следующий же день, Вильям Морленд не приехал, очевидно, он уже не мог отклонить свой давно решенный отъезд. В этом сказалась вся его американская деловитость, несоотносимая с чувствами, когда речь шла о делах.
Погребение окончилось, гости разъехались, и молодая графская чета удалилась на свою половину. Зигварт, конечно, тоже был на похоронах, и Бертольд попросил его зайти к нему. Молодой граф сильно изменился и, по-видимому, с большим трудом исполнял в этот день свои обязанности нового владельца. Он сидел в кресле бледный, осунувшийся. Тут же была и графиня.
– Я хотел кое о чем спросить тебя, Герман, – начал граф. – Ты присутствовал при смерти моего отца. Он был в сознании?
– До последней минуты.
– И не оставил мне никакого поручения… даже прощального привета?
– Нет!
Ответ прозвучал резко и сурово. Бертольд вздрогнул.
– Это ужасное известие было для нас так неожиданно, – снова заговорил он. – Мы до сих пор не знаем подробностей этой несчастной дуэли. Ты был свидетелем происшедшей ссоры?
– Да, но прошу вас, господин граф, расспросить об этом кого-нибудь другого. Свидетелей стычки было достаточно.
– Господин граф? Что это значит, Герман? Мы с детства называли друг друга по имени. Мой отец даже требовал этого.
– То было прежде, а теперь вы владелец Равенсберга, и я называю вас принадлежащим вам титулом.
Бертольд почувствовал холодный отпор, но продолжал настаивать:
– От других мы ничего не узнали. Они, очевидно, дали друг другу слово молчать и смотреть на это как на дело чести. Ты не связан обещанием и потому можешь говорить. Что было поводом к ссоре?
– Вопрос семейной чести, – холодно ответил Герман. – О подробностях прошу вас меня не спрашивать. Я также считаю себя обязанным молчать, хотя и не давал никому слова.
– Мы хотели бы знать только одно, – вмешалась молчаливая графиня, – до нас дошел слух, что ссора сама по себе была незначительной, но граф намеренно довел дело до дуэли.
– Да, он сделал это.
– Почему?
– Потому что граф Равенсберг хотел умереть. Ему предоставили выбор между жизнью и смертью, и он предпочел смерть.
Наступило короткое, тягостное молчание.
– Вы позволите мне откланяться, графиня? – проговорил Зигварт. – Прощайте, – и он вышел из комнаты, даже не взглянув на несчастного слабого человека, который, громко рыдая, закрыл себе лицо руками.
Алиса продолжала стоять неподвижно, но было видно, что она глубоко потрясена. Она услышала подтверждение того, что предчувствовала с первой минуты получения страшного известия – отец ее мужа добровольно пошел на смерть. А по чьей вине?..
Три месяца спустя в Равенсберге состоялось скромное торжество: бракосочетание баронессы фон Гельфенштейн с Адальбертом Гунтрамом. Перед свадьбой жених ездил в свой гарнизон, чтобы подать в отставку, и благодаря энергичной помощи своего друга мог уйти из полка с честью, не оставляя за собой долгов. Распродажа его имущества принесла неожиданно благоприятные результаты. Нашелся агент, который по чьему-то поручению приобрел все за цену вдвое большую, чем надеялись получить. Зигварт подозревал участие фон Берндта, но предпочел молчать. Таким образом, Гунтрам мог взять с собой в Америку еще маленький капитал, а там его ждало обеспеченное положение, требовавшее большого труда, но и хорошо оплачиваемого.
Гофштетер, конечно, ехал с молодыми. Он уже давно собирался «к дикарям», но теперь, на его счастье, случилось так, что он мог ехать именно с теми, с кем давно сроднился.
Несмотря на просьбы друга, Зигварт отказался присутствовать на свадьбе, будучи занят подготовкой к строительству, которое следовало начать уже весной. Он хотел встретить молодых в Берлине и проводить их в Гамбург на пароход. Граф и графиня Равенсберг никуда не выезжали по случаю семейного траура. После свадьбы Траудль они собирались в Италию.
Венчание происходило в замковой церкви Равенсберга в самом тесном кругу. Граф Бертольд казался бледным и больным, так что советы врача провести зиму на юге могли считаться вполне основательными. Графиня была по-прежнему горда и красива. Она не отрываясь смотрела на окутанную воздушными кружевами молоденькую невесту, склонившуюся перед алтарем и казавшуюся бесконечно счастливой, и в ее взгляде можно было прочесть жгучую зависть.
Позади графской четы стоял Гофштетер и смотрел, как его «баронессочка» превращалась в госпожу Гунтрам. Он стоял, благоговейно сложив руки, а слезы, блестевшие на его глазах, были вызваны воспоминанием о старом бароне.
Венчание окончилось, «молодые» поднялись с колен, и Адальберт крепко обнял свою молодую жену. На его лице можно было прочесть твердую, мужественную решимость отплатить своей Траудль за жертву, которую она ему принесла. После легкого завтрака новобрачные собрались уезжать, и «молодая», уже совсем одетая, вошла в комнату графини.
– Дай мне поблагодарить тебя, Алиса, – сказала она, крепко обнимая графиню, – тебе и твоему отцу я обязана тем, что могу теперь уехать с моим Адальбертом. И потом все это последнее время ты была для меня сестрой, ты позаботилась решительно обо всем… Благодарю тебя!
