Ли Гринвуд - Ферн
– Я не знаю, – ответил он, очевидно, так же сбитый с толку, как и она. – Само собой не такому, как я. По крайней мере, не такому, каким я себя считал раньше. Кажется, в Канзасе во мне проснулось чувство ответственности за других людей.
– А что, в Бостоне некого было защищать?
– Такой, как ты, там не было.
– Как я?! От кого же ты хочешь защищать меня?
– От твоего отца, от себя самой, от этого города. И от чего-то еще, о чем ты мне не хочешь рассказать. Что же это такое? Отец, возможно, заставлял тебя чрезмерно трудиться, но ведь он не обижал тебя.
Ферн опять заметила этого человека. Он возвращался. На этот раз он шел по улице еще медленнее, чем раньше. Он определенно наблюдал за ними. Холодок пробежал у нее по спине. Она рада была, что Мэдисон рядом. Его присутствие успокаивало ее.
– Я не могу рассказать тебе.
– Но почему?
– Есть вещи, которые трудно объяснить.
На минуту ей показалось, что Мэдисон откажет ей в праве иметь от него секреты, но неожиданно его взгляд смягчился, и Ферн поняла, что он будет относится к ней с глубоким пониманием.
– Пора тебе стать настоящей женщиной и начать гордится этим. Отцу твоему это сначала, может быть, и не понравится, но со временем он привыкнет. Возможно, он даже начнет тобой гордиться.
Ферн почувствовала непреодолимое желание обнять его и расплакаться у него на груди. С большим трудом она подавила в себе эту слабость. Мужчины никогда не плачут и ненавидят плачущих женщин.
– А как насчет тебя? – спросила она, думая о том, что пока они будут говорить о нем, она окончательно возьмет себя в руки. Вместо того чтобы отвечать ей, он взял ее за плечи и повернул к себе лицом.
– Почему ты плачешь?
– Я не плачу.
– Хорошо, почему у тебя глаза на мокром месте?
– Ты говоришь глупости, – сказала она и засмеялась, несмотря на комок в горле.
– Ты тоже.
– Женщинам простительно говорить глупости. Ты что, этого не знал?
– Чем я тебя обидел?
– Ты меня ничем не обидел. Меня раньше обидели.
Вместо того чтобы задавать другие вопросы или заверять ее, что ничего, мол, все будет в порядке, он привлек ее к себе и обнял. Он держал ее в своих сильных руках, нежно прижимая к груди.
– Это худшая из обид, которую ты никак ни можешь забыть – сказал он и поцеловал ее в макушку.
Ей было хорошо в его объятиях, она знала, что Мэдисон понимает ее. Она знала, что он переживет, потому что сам пережил нечто подобное. Он догадывался, что она упорствует не потому, что она сильная или слабая, а потому, что защищает свое право на существование. А ее сомнения не исчезнут так просто. Они всегда останутся с ней и будут приносить страдания.
Но если бы она нашла надежный щит, который всегда был бы при ней, и был бы достаточно прочным, отражая любые удары, может быть, в таком случае ее страдания не были бы столь невыносимыми.
Она не знала, каким должен быть этот щит, но ей казалось в тот блаженный миг, что объятия Мэдисона очень могут походить на подобный щит. Никогда в жизни она не чувствовала себя в такой безопасности.
Всю жизнь люди хотели, чтобы она служила их интересам и при этом переставала оставаться сама собой. Но теперь, в объятиях Мэдисона, она понимала, что он хочет, чтобы она была сама собой. Он принимал ее такой, какая она есть. Он знал, кого держал в объятиях, и был этим весьма доволен.
Она знала, что он обращается с ней осторожно из-за ее ушибов, но, даже испытывая небольшую боль, она желала, чтобы он прижимал ее крепче. Она мечтала так прижаться к нему, чтобы никто уже не смог оторвать ее от него.
Ее руки осторожно обняли Мэдисона за талию. Она не понимала, как это произошло. Ее руки просто оказались там помимо ее воли.
Все ощущения были столь новы для Ферн.
Мужчина еще никогда не держал ее в объятиях. Страх и ожидание чего-то необыкновенного усилили чувство блаженства, которое она испытала вслед за этим. Ферн была полностью умиротворена.
Но когда она в свою очередь обняла Мэдисона, она почувствовала себя на седьмом небе. Он был такой сильный и уверенный в себе, что, казалось, ничто не может поколебать его. После жизни зыбкой, более основанной на чувствах, чем на разуме, Ферн почувствовала себя, как за каменной стеной.
Она была в тихой гавани. Она была дома.
Поцелуи Мэдисона были нежны, его прикосновения мягки, но обнимал он ее и держал в руках так, как будто не хотел отпускать вовеки. В его поцелуях была какая-то нежная притягательность, против которой Ферн не могла устоять. Она была полностью в его власти, он мог делать с ней все, что хотел.
Мэдисон целовал ее, запечатляя один прохладный поцелуй за другим на ее ждущих устах, но вскоре ее податливость воспламенила его. Его поцелуи стали страстными. Он покрывал ими все ее лицо. Ферн никогда не подозревала, что мужчины могут целовать женщинам ресницы, и уши, и поняла, что ей это очень нравится.
Она с трудом верила в то, что Мэдисон – такой сдержанный, грубоватый, ироничный, мог вдруг полностью отдаться страсти и вести себя, как безумный любовник.
Каким-то образом ей удалось очаровать его до такой степени, что он напрочь забыл все то, что ему в ней не нравилось и хотел только одного – ласкать и целовать ее. Она чувствовала, что он весь в ее власти, как заарканенный бык.
Но и его власть над ней была не менее сильной.
Она никогда не хотела казаться красивой, чтобы привлекать внимание мужчин. Она не хотела, чтобы ее обнимали и защищали. Она не думала, что ей понравится целоваться с кем-то. И уж, конечно, она не предполагала, что кто-то будет целовать и обнимать ее с такой страстью, как Мэдисон.
У нее перехватило дыхание, когда его язык проник к ней в рот. Она была уверена, что в Канзасе не было ни одного мужчины, кто бы делал нечто подобное. С каким-то необычным волнением она подумала, что это неприлично, что даже шлюхи не одобрили бы такое. Но через мгновение она поняла, что ей это очень нравится. Отвечая на вызов Мэдисона, она просунула свой язык ему в рот.
Боль в ребрах говорила о том, что Мэдисон слишком сильно сжимает ее в своих объятиях, но ей было наплевать на боль. Это была небольшая плата за то блаженство, которое она испытывала в его руках.
Однако все изменилось, когда он еще крепче прижал ее к себе, и они как бы сплелись друг с другом, бедра к бедрам, грудь к груди. Ферн испугалась.
Страх, который дремал в ней все эти восемь лет после той ужасной ночи, вдруг проснулся. Все еще в объятиях Мэдисона, страстно желая раствориться в них, она почувствовала вдруг какое-то напряжение. Чувство паники нарастало и походило на ужасное чудовище, разбуженное после долгого сна. Это чувство проникло в нее, примешиваясь к тому возбуждению, которое она испытывала, когда ее грудь прижималась к его груди. И чувствуя, как его ноги плотно прижимаются к ее ногам, Ферн начала ощущать какие-то неприятные, щемящие боли под ложечкой. Она не могла больше наслаждаться в объятиях Мэдисона.
