Элизабет Хойт - Тайна ее сердца
Но получила только то, о чем просила.
Его семя.
Годрик осторожно покинул теплые глубины тела Мэггс и перекатился на бок. Ему хотелось остаться, обнять ее и, если она позволит, поцеловать.
Однако Мэггс ясно дала понять, что делает все это без особого удовольствия, а Годрику не нужно было повторять дважды.
Поэтому он встал с постели, накрыл Мэггс одеялом, а когда она что-то протестующе пробормотала, просто сказал:
— Спокойной ночи.
Затем развернулся, ощупью нашел в темноте халат и обувь и вышел из спальни.
Годрик оставил в своей комнате зажженную свечу и теперь был очень рад ее свету. Он вывел его из слишком интимной темноты и напомнил ему, кто он такой.
И кто такая Мэггс.
И все же, даже озаренный светом, он не удержался и подошел к комоду. Пальцы совсем не дрожали, когда он вставлял ключ в замочную скважину, так что он мог вполне собой гордиться.
Годрик поднял крышку шкатулки. Пряди волос лежали на своих местах, и он протянул руку, чтобы дотронуться до них, но не смог этого сделать. Его пальцы все еще хранили аромат кожи Мэггс.
— Прости меня, — прошептал Годрик, обращаясь к Кларе.
В тот момент он не смог даже вспомнить ее лицо, звук ее смеха или выражение глаз. Годрик разговаривал с пустотой.
Он схватился за ящик комода так, что его края больно впились ему в ладони, но так и не смог увидеть Клару.
Он потерял ее.
И остался совершенно один.
Годрик судорожно вздохнул, запустил руку в стопку писем и нащупал теперь уже дрожащими пальцами нужное.
«2 ноября 1739 года.
Дорогой Годрик!
Спасибо за деньги, которыми вы меня обеспечили. На них я починила крышу, и в восточном крыле она почти уже не протекает! Осталась прореха в потолке крошечной комнатки, что находится рядом с библиотекой. Я не знаю, как именно она использовалась, но Батлфилд сказал, будто бы в ней заперли бывшую хозяйку дома, после того как ее муж завел роман с собственным камердинером (!). Но вам ведь известно, как Батлфилд любит подобные шутки.
На прошлой неделе мы доели последнюю малину, прежде чем обрезать на зиму кусты. Все остальное побил мороз. Кроме капусты. А ее я как раз не люблю. А вы? Должна признаться, в это время года я всегда испытываю какую-то странную меланхолию. Листва опадает, готовясь к смерти, и у меня ничего не остается, кроме покрытых инеем деревьев с несколькими уже неживыми, но все еще упорно цепляющимися за ветки листьями.
Господи, как же это грустно! Я не стану вас осуждать, если вы выругаетесь и сомнете это письмо, полное слезливых откровений. Боюсь, я не слишком веселая собеседница.
Вчера я ходила на чай к викарию, где меня обильно угощали пирожными. Вы не поверите, но нам подавали что-то вроде торта с хурмой. Очень красивый на вид, но довольно горький (подозреваю, хурма была не слишком спелой). Однако мне сказали, что это коронное блюдо хозяйки дома, поэтому мне пришлось съесть кусочек и при этом улыбаться (!). Мне показали младшего сына викария сорока дней от роду. По какой-то непонятной причине мне захотелось расплакаться при виде этого очаровательного малыша, но я рассмеялась, сославшись на то, что мне попала в глаз соринка.
Право, не знаю, зачем я все это вам рассказываю.
Ну вот! Опять я надоедаю вам своими россказнями. Но я исправлюсь, и в следующем письме будут только радостные новости, обещаю. Остаюсь преданно ваша
Мэггс.
P. S. Кстати, вы попробовали отвар из имбиря, ячменя и анисового семени, рецепт которого я присылала в прошлый раз? Знаю, на вкус он омерзителен, но вашему больному горлу поможет наверняка».
Слова постскриптума расплылись у Годрика перед глазами, и он отчаянно заморгал. Вот для кого он все это сделал: для Мэггс, считающей, что капризный старый дворецкий обладает чувством юмора; евшей горький торт с хурмой, чтобы угодить жене викария; и плачущей при виде младенца, не желая при этом понять, что именно вызвало эти слезы.
Она заслуживала того, чтобы у нее появился свой ребенок. Она станет прекрасной матерью: доброй, нежной и понимающей.
Годрик убрал письмо в ящик стола и закрыл его на ключ.
Он обещал помочь ей зачать ребенка и сделает это.
И не важно, какую цену ему придется за это заплатить.
Мэггс проснулась от шороха. Это Даньелз прибиралась у нее в шкафу. Мэггс прищурилась и, посмотрев на окно, поняла, что утро давно уже наступило. Она сладко потянулась и поняла еще одну вещь: ее бедра были липкими.
Ведь прошлой ночью Годрик занимался с ней любовью.
Лицо Мэггс залила краска смущения. Она до сих пор чувствовала ноющую боль в бедрах, коей не ощущала уже несколько лет, и пожалела, что не проснулась в полном одиночестве, чтобы в тишине свыкнуться с изменениями в ее жизни.
В ее теле.
К счастью, мысли Даньелз были заняты другим.
— У нас посетители, миледи.
Мэггс ошеломленно заморгала. Неужели так поздно? Кроме того, у них еще не было ни одного посетителя с самого приезда в Лондон. Мэггс не знала даже, убрались ли уже в гостиной.
— В самом деле?
— Да, миледи. — Даньелз, сдвинув брови, посмотрела на платье из желтой парчи и повесила его назад в шкаф. — Три леди.
— Что? — Мэггс поспешно села на кровати. — Кто они такие?
— Полагаю, какие-то родственницы мистера Сент-Джона.
— О Господи! — Мэггс выбралась из кровати, испытывая легкое раздражение. Почему Годрик ничего не сказал ей о том, что ожидает приезда родственников? Однако, вспомнив, в каком состоянии находился Сент-Хаус, когда они приехали, Мэггс подумала, что, возможно, Годрик ничего не знал.
Вот уж правда: о Господи!
Мэггс наспех ополоснулась, пока Даньелз повернулась к ней спиной, а потом послушно стояла посреди комнаты, пока та с одной из младших служанок помогали ей облачаться в розовое с черными узорами платье. Его сшили несколько лет назад, и Мэггс вот уже в которой раз взяла себе на заметку заняться гардеробом.
Даньелз раздосадованно бормотала что-то, пытаясь уложить волосы Мэггс в прическу. Обычно требовалось не менее сорока пяти минут, чтобы укротить похожие на пружины локоны. Сегодня ей пришлось уложиться в десять.
— Достаточно, — произнесла Мэггс, стараясь казаться спокойной, хотя ей так и хотелось вскочить со стула и бежать вниз, пока эти родственницы мужа не пришли в ужас от состояния дома. Хорошую служанку трудно найти. Особенно такую, которая согласится жить в деревне, поэтому Мэггс сердечно произнесла: — Благодарю вас, Даньелз.
