Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне

– Ну и пусть. Он всегда так ругается.

– Сегодня он по-настоящему злился.

– И что?

Они, конечно же, слышали его. Пауль говорил достаточно громко. Разве он не знал, что звуки в прихожей доносятся до третьего этажа? Конечно знал, ведь он здесь вырос.

Только сейчас она поняла, что прислуга на кухне тоже должна была все слышать. Конечно, и ее свекровь. А также…

– Вы оба, быстро идите наверх – домашнее задание еще не закончено.

Серафина фон Доберн стояла на верхней площадке лестницы, и Мари показалось, что в ее чертах читается выражение глубокого удовлетворения. Возможно, она просто это себе вообразила. Гувернантка всегда вела себя корректно по отношению к ней, хотя прекрасно знала, что Мари не согласна с ее методом воспитания и даже требовала ее увольнения. Было ясно, что Серафина фон Доберн считала ее своим врагом, поэтому оскорбления Пауля, должно быть, доставляли ей особое удовольствие.

– Оставьте их здесь, фрау фон Доберн. Я сейчас отвезу их в город.

Стройная фигура Серафины напряглась, она подняла подбородок и посмотрела на Мари сквозь стекла очков.

– Мне очень жаль, что так получилось, фрау Мельцер, но я не могу этого допустить. Додо нужно выполнить дополнительное задание, а Лео должен наверстать упущенное вчера. К тому же ваша свекровь хочет, чтобы дети придерживались регулярного распорядка дня, чтобы они научились порядку и самодисциплине!

Она говорила тихо, но твердо, за этими словами Мари почувствовала уверенность человека, наслаждающегося своей властью. Хозяин дома унизил свою жену, и теперь она думала, что ей тоже позволено возражать. Имеет ли слово Мари теперь хоть какой-то вес в этом доме? Или отныне к ней будут относиться как к простой служанке? Она почувствовала, что дрожит всем телом.

– Я дам вам еще полчаса, этого будет достаточно! – с трудом сдерживая себя, возразила она Серафине.

Она сняла шляпу и бросила ее на комод, затем ободряюще кивнула Лео и Додо и поспешила мимо гувернантки на первый этаж. Быстро прошла по коридору и из последних сил добралась до кабинета. Там она упала на диван, тяжело вздохнула и закрыла глаза.

«Что со мной происходит? – недовольно подумала она. – Ведь это не первая наша с Паулем ссора. Он уже наверняка давно пожалел о своих словах. Сегодня вечером он извинится передо мной».

Но боль была настолько глубокой, будто ее парализовало. Пауль перешел черту. Сегодня он открыто показал, как сильно презирает ее и ее происхождение. Он, Пауль Мельцер, вырастил сироту Мари для себя, он проявил безграничную доброту и сделал своей женой. Взамен она должна была ему повиноваться. Она должна была отречься от своего происхождения, картин ее матери, которые он назвал «отвратительными» и которые, по его мнению, следовало сжечь.

Неужели он не понимал, что ее мать была частью ее самой? Что бы ни сделала Луиза Хофгартнер за свою короткую бурную жизнь – Мари любила ее больше всего на свете. Ее картины, так много говорившие о ней, были для Мари сокровищем, посланием от матери с того света. Как она могла вынести, что Пауль так пренебрежительно отзывается об этих работах?

С горечью она вспомнила, что именно отец Пауля был виноват в ранней смерти Луизы Хофгартнер. Более того: Иоганн Мельцер обманом лишил ее отца имущества, воспользовался хитроумными конструкциями своего партнера, а затем обманным путем отнял у Якоба Буркарда его долю в фабрике. Но у нее, Мари, хватило благородства простить Мельцерам этот долг. Она простила их, потому что любила Пауля и была уверена, что любовь будет сильнее теней прошлого.

Мари тяжело вздохнула и села. Какой тесной и затхлой была маленькая комната! Она была вся битком заставлена шкафами и полками, наполнена воспоминаниями. Трудно было дышать. Мари поднесла руки к лицу и почувствовала жар на щеках. Нет, она не могла позволить теням из прошлого разрушить ее жизнь. Они не должны причинить вред и Паулю. Но прежде всего она должна была защитить детей от темных призраков прошлого.

Ей нужно было взять себя в руки. Успокоиться. Не позволять гневу взять верх.

Она встала и подвинула к себе телефонный аппарат. Сняла трубку и дождалась оператора. Назвала номер Китти.

– Мари? Как тебе повезло – я как раз выходила из дома. Ты уже знаешь? Госпожа директриса Визлер нашла биографию твоей матери. Из наследия Самуэля д’Оре, только представь себе!

Какая новость! В другой ситуации Мари чуть не умерла бы от волнения. Но сейчас она не слушала, о чем болтала Китти.

– Китти, пожалуйста. Я неважно себя чувствую. Не могла бы ты приехать и отвезти детей на аэродром на Хаунштеттерштрассе? Додо очень хочет увидеть аэропланы.

На другом конце линии повисла удивленная пауза.

– Что? В такую жару? На грязное поле? Там все равно ничего не происходит, потому что они банкроты. Я собиралась немного поболтать с тремя коллегами в кондитерской Zeiler.

– Пожалуйста, Китти.

Это прозвучало настолько умоляюще, что Китти совершенно растерялась.

– Но я… Это… Боже правый – ты в самом деле чувствуешь себя очень плохо, Мари? В чем дело? Летний грипп? Корь? Представь себе, она вспыхнула в школе Святой Анны!

Мари пришлось прервать словесный поток Китти. Это стоило ей больших усилий – она чувствовала себя очень плохо.

– Мне нужно подумать, Китти. Одной. Пожалуйста, пойми меня.

– Подумать?

Она представила себе, как Китти сейчас откидывает волосы за уши и ее глаза блуждают по комнате, пытаясь понять ситуацию. Китти сразу же нащупала верный путь.

– Пауль вел себя плохо?

– Давай поговорим об этом позже. Пожалуйста.

– Я буду у тебя через десять минут. Подожди. Нет. Мне еще нужно заправиться бензином. Через двадцать минут. Если на дороге не будет заторов. Ты сможешь дождаться?

– Все дело в детях, Китти.

– На аэродром? Это обязательно? Может быть, мы все вместе поедем в кондитерскую кушать пирожные? Ну ладно. Я еду забирать детей. Хенни! Где ты опять? Хенни, мы едем смотреть на аэропланы.

– Спасибо, Китти.

Мари положила черную трубку на рычаг и с облегчением вздохнула.

Теперь она добилась той свободы, которая ей была необходима. Нужно было обрести ясность. Найти способ быть искренней и при этом сохранить свою любовь. Человек не может жить иначе.

Когда она уже собиралась выйти из кабинета, на столе зазвонил телефон. Мари вздрогнула. На мгновение у нее возникло желание поднять трубку, но она смогла удержать себя. Вместо этого она поспешила прочь, по коридору к лестнице, стараясь не слышать настойчивый звонок телефона. В конце коридора вместе стояли Герти и Эльза. Когда Мари внезапно появилась, они расступились, как застигнутые врасплох заговорщики.

– Фрау Брунненмайер спрашивает, нужно ли ей еще какое-то время держать обед теплым.

Мари ощутила сдержанное сочувствие в голосе Герти, Эльза отступила на несколько шагов и сделала вид, что занята вытиранием пыли.

– Спасибо, Герти. Скажите фрау Брунненмайер, что я не буду обедать.

– Конечно, фрау Мельцер.

– Примерно через двадцать минут госпожа Бройер явится за детьми. Передайте госпоже фон Доберн, что это согласовано со мной. – Герти послушно кивнула. Вероятно, она предвидела новые неприятности: гувернантка уже несколько раз жаловалась Алисии на якобы дерзость помощницы кухарки. – Пожалуйста, принесите мою шляпу.

Она понятия не имела, куда хочет идти, знала только, что здесь, на вилле, для нее больше не было места. Этот дом дышал превосходством Мельцеров, высокомерием этой династии, считавшей, что они стоят выше, чем другие люди. Когда они стали такими, эти претенциозные текстильные магнаты? На чем основывалось все их имущество? Их влияние? Ведь в основном на гениальных изобретениях ее отца. Без Якоба Буркарда не существовало бы текстильной фабрики Мельцера.

Она надела шляпу, бросила быстрый взгляд в зеркало и заметила, что выглядит очень бледной. Вдобавок руки снова дрожали. Но она не обращала на это внимания. Когда Герти открыла перед ней дверь, полуденное солнце проникло в прихожую и нарисовало на мраморном полу ослепительный прямоугольник. Прищурив глаза, Мари бросилась наружу, поспешно спустилась по ступенькам и почувствовала, как от летней жары перехватило дыхание. Дорога к воротам парка была пыльной; повозки и автомобили проложили в дорожке из гравия две канавки, в которых в дождливую погоду стояла вода. Теперь они высохли и были забиты песком и грязью. Раньше за дорожками смотрел садовник, но поскольку Густав Блиферт работал на вилле лишь от случая к случаю, парк и дорожки все больше приходили в упадок.