Ангелочек. Время любить - Дюпюи Мари-Бернадетт

— Что это может произойти? — закончила за сапожника дочь. — Такое нечасто случается у первородящих женщин, но у природы свои законы.

— Избавь меня от своих медицинских словечек, — оборвал ее Огюстен. — Ты уверена, что Жермене ничего не угрожает?

— Она должна находиться под наблюдением, особенно если в последующие дни поднимется температура. Папа, я постаралась ее успокоить. А сейчас мне нужна горячая и холодная вода. Приготовь также суп и найди сладкое вино. Когда все закончится, Жермена очень ослабеет. Я поднимаюсь к ней!

— Подожди, — смягчившись, сказал сапожник, беря Анжелину за руку. — Спасибо, Анжелина. Не могла бы ты все это сохранить в тайне?

— Мне это представляется очевидным, — ответила Анжелина. — В моем ремесле главное — не распускать язык.

Сапожник посмотрел на дочь. Она держалась с достоинством, на ней был просторный белый халат и платок на голове. Анжелина вела с ним себя как повитуха, осознававшая свою значимость. Огюстен не мог запретить себе любоваться ею.

— Я тоже хочу поблагодарить тебя, папа, — добавила Анжелина, прежде чем подняться на второй этаж. — За то, что ты оказал мне доверие…

Только через два часа Жермена Лубе исторгла плод, зачатый благодаря крепким объятиям Огюстена. Он принес воду, но в комнату войти не осмелился. Наконец его позвала Анжелина.

— Утешь ее, папа, — прошептала она ему на ухо. — Она опечалена и к тому же очень ослабла.

С этими словами она спустилась по лестнице, неся в руках корзину, полную грязного белья, которую поставила туда, куда велела мачеха.

«Завтра я попрошу мадам Евдоксию и ее племянницу прийти за бельем, — сказала себе Анжелина. — Жермене еще целую неделю нельзя напрягаться». Евдоксия и ее племянница были прачками, жили они у дороги, ведущей в Сен-Жирон. За умеренную плату они стирали белье для зажиточных хозяек города и окрестностей.

Анжелина прошла в кухню, где ее отец зажег керосиновую лампу. Молодую женщину мучила жажда, и она съела несколько слив, лежавших на фарфоровом блюде.

«У меня мог бы быть братик или сестренка, — думала взволнованная Анжелина. — Боже мой! Как папа смутился, когда я сообщила ему эту новость».

Эти мысли вызвали у Анжелины улыбку, но ей в то же время хотелось плакать. Находясь у кровати пациентки, Анжелина не думала о своих горестях. Но сейчас они вновь напомнили о себе, причем еще настойчивее.

— А кто утешит меня? — прошептала Анжелина.

На дровяной печке томился овощной суп. Анжелина налила немного супа в тарелку, намереваясь отнести его Жермене, но тут в кухню вошел сапожник.

— Моя бедная жена уснула, — сообщил он. — Может, стоит ее разбудить, чтобы она поела?

— Нет, ей нужен отдых. Папа, я не могу остаться с ней на ночь. Ты должен понаблюдать за ней. Как можно чаще проверяй, не горячий ли у нее лоб, и давай ей пить. Если ты решишь, что у нее поднялась температура, немедленно зови меня. Увы, я не уверена, что матка полностью очистилась. Скажи ей, чтобы она не волновалась, если снова начнется кровотечение. Я приду в шесть утра, возможно, раньше.

Анжелина говорила быстро, что выдавало ее тревогу.

— Я буду ухаживать за ней, — сказал Огюстен. — Возвращайся на улицу Мобек, к твоему малышу. Твоему крестнику, не так ли?

— Папа! Сейчас не время ссориться.

— Черт бы тебя побрал! Послушай меня и не ерепенься. Пока ты была там, с Жерменой, я все обдумал. Тебе понадобилось много мужества, чтобы родить одной в пещере и отдать сына кормилице. Если бы Адриена была жива, она простила бы тебя за эти прегрешения, а малыш был бы законнорожденным, поскольку твоя мать и я сумели бы найти виновного и заставить его жениться на тебе. Без Адриены я ничего не стою, я довольствовался тем, что просто ворчал и слишком много пил. В тот вечер я понял, что ты хотела сделать как лучше. Но честь спасена. Ты крестная Анри, у ребенка есть фамилия и наследство. Ты принесла себя в жертву. Разрази меня гром! Возможно, из-за меня! Ведь ты не хотела, чтобы я стыдился своей дочери.

— Да, в основном ты прав, папа, поскольку у меня часто возникало искушение уехать как можно дальше отсюда с моим ребенком. Но причина кроется не только в тебе. Эту жертву, как я тебе уже говорила, я принесла, чтобы иметь возможность учиться, стать повитухой, унаследовать ремесло мамы. Я поклялась на ее могиле, что стану повитухой, достойной ее.

Огюстен покачал головой. Во время их совместной жизни с Адриеной он страдал из-за частых отлучек жены, а теперь вот Анжелина шла по этому же пути.

— Какое будущее ты себе уготовила, дочь моя? — горестно спросил сапожник. — Ты могла бы выйти замуж за доктора Коста. Я никогда не буду спокоен, думая, как ты добираешься к своим пациенткам ночью или на рассвете, в снег или в проливной дождь.

Тронутая такой заботой своего сурового отца, Анжелина подошла ближе к нему.

— Ты простил меня? — робко спросила она.

— Я христианин, — торжественным тоном произнес сапожник. — И не мне тебя судить. Знай, что если бы ты сообщила мне, что ждешь ребенка, я не выгнал бы тебя из дома, как ты думаешь. Ты была бы под моей защитой. Ведь, кроме тебя, у меня никого нет. Мы уехали бы отсюда, продали бы дом на улице Мобек, а Анри стал бы моим внуком.

Железный обруч, сжимавший сердце Анжелины, вдруг разомкнулся, и она бросилась в объятия Огюстена.

— Папа, как я тебя люблю!

Потрясенный отец обнял дочь. Это хрупкое тело, содрогавшееся от рыданий, было частичкой Адриены, их предков по обеим линиям, а в нем были частички их сыновей, умерших так рано.

— Ты моя кровинушка, мое продолжение, а твой сын… мне не терпится взять его на руки, — сдавленным голосом признался сапожник. — С сегодняшнего дня ты с Анри и Розеттой будешь каждое воскресенье приходить к нам обедать. Я сошью ему красивые ботиночки, нашему малышу, потому что та обувь, которую покупает эта гугенотка у торговца, совершенно ему не подходит. У меня глаз наметан, сама знаешь!

Анжелина слушала отца, прижавшись щекой к его льняной рубашке, пропитанной крепким запахом голландского табака, который он курил. Она испытывала несказанное облегчение. Отец простил ее, и это было настоящим чудом. Она немного отстранилась, чтобы посмотреть на отца и проникнуться добротой, светившейся в его глазах. Наконец она робко поцеловала отца в щеку. Огюстен улыбнулся и снова обнял дочь.

«Значит, мы сможем все вместе жить в Доме ангела, — подумала Анжелина. — Теперь не может быть и речи о том, чтобы уехать из Сен-Лизье. Благодарю тебя, Господи! Скоро я увижу Анри сидящим на коленях своего деда. Я должна сообщить эту хорошую новость мадемуазель Жерсанде».

Повернув на улицу Нобль, Анжелина заметила свет в гостиной дома Жерсанды. Вероятно, Октавия и Розетта ждали ее возвращения. Анжелина ускорила шаг, довольная, но все еще не верящая в свое счастье. Когда она уже собралась уходить, отец поцеловал ее в лоб, и этот нежный поцелуй скрепил их примирение.

«Только бы Жермена поскорее поправилась! Господи, я сделаю над собой усилие и отныне буду звать ее мамой», — дала себе слово Анжелина.

Служанка открыла Анжелине дверь, приложив палец к губам, показывая тем самым, что нужно вести себя тихо, поскольку мадемуазель, Анри и Розетта спали.

— Идем на кухню, — прошептала она. — Я приготовила липовый отвар. Розетта спит с Анри в свободной комнате. Мадемуазель легла первой. А мне, как ты знаешь, не так уж трудно изображать из себя ночную птицу. Садись, а я погашу лампу в гостиной.

Дрожавшая от волнения Анжелина села за стол, на котором стоял подсвечник с зажженной свечой. Теперь она строила самые невероятные планы.

«Если мадемуазель купит Дом ангела, я смогу открыть клинику на втором этаже. Учитывая количество окон, в доме наверняка много комнат. Я напишу Филиппу, и он даст мне совет. Не знаю, смогу ли я управлять небольшим частным предприятием… Нет, только не Филиппу. Нельзя возобновлять с ним отношения, даже переписываться. Мадам Бертен, повитуха из больницы в Тулузе, вот кто мне поможет».