Мануэль Гонзалес - Любовь и чума
Странное дело, вместо того чтобы разорвать гречанку, грозный зверь, оставив Молипиери, лег покорно у ее ног, как бы прося у девушки прощения за свою выходку.
Орио, поспешивший подняться на ноги, не верил своим глазам. Он спрашивал себя: не принадлежит ли дочь Никетаса к числу фессалийских волшебниц, одаренных всевозможными сверхъестественными свойствами? Как же иначе объяснить тот факт, что лев стал смирным при одном звуке ее голоса!
Но Зоя не разделяла его изумление. Она узнала в товарище Андрокла того самого льва, который был ранен на ипподроме любимцем Мануила и перенесен потом в сады ее отца.
Она ухаживала за львом, она вылечила его рану, сделала ручным, как собаку, — и лев выражал ей теперь свою признательность.
Зоя погладила его косматую гриву и встала, благодаря Всевышнему, Который помог ей избежать страшной смерти.
— Нам нечего бояться, — сказала она отцу и Орио. — Бедное животное узнало исцелившую его руку и из благодарности не причинит вреда ни мне, ни вам.
— Синьор Орио вы можете разломать оконную решетку, звать на помощь или выбить дверь, но не подходите ко мне: лев ревнив, — добавила она с улыбкой.
XVI. Своеобразная соколиная охота
Рынок Фреззариа в Венеции представлял крайне интересное зрелище для постороннего наблюдателя. Довольно узкая площадь была вся занята торговыми помещениями. Рядом с лавкой золотых дел мастера, славившегося тончайшими золотыми цепочками, была фруктовая лавка, в которой возвышались аппетитные пирамиды сочных персиков и груды прозрачного винограда. Продавцы рыбы, украшенные, как древние боги, виноградными листьями, приглашали покупателей заглянуть в их чаны, наполненные различными сортами рыб, раками и устрицами. Особенно привлекали взоры ивовые корзины с желтыми дынями и зелеными арбузами, обложенными свежими листьями.
Дальше можно было заметить греческих купцов, сортировавших обернутые мхом бутылки с кипрским, хиосским и самосским вином.
Было прелестное утро. По небу плыли легкие оранжевые и розовые облачка, город казался окутанным золотистой дымкой, и все приняло по случаю прекрасной погоды совершенно праздничный вид. Повсюду слышались веселые разговоры, смех и песни.
Только на одну хорошенькую Беатриче не распространялось это веселое настроение. Она была очень бледна и едва удерживала своими дрожащими руками корзину с лимонами, а грустные глаза ее были устремлены на маленькую часовню, в которой виднелась из-за решетки статуя Богородицы с Предвечным младенцем на руках, украшенная коронкой из фольги, серебряными цветами и стеклянными бусами.
У ног девушки громоздились большие букеты, а вокруг нее летала стая ручных птиц, удивлявшихся, очевидно, ее необыкновенной грусти, так как юная певица совсем не интересовалась ими в упомянутое утро. Голуби, сидевшие в клетках, расставленных возле нее, тоже напрасно старались привлечь внимание Беатриче: она сидела, словно изваяние, между тем как из глаз ее текли, не переставая, горючие слезы.
— Здравствуй, моя милая птичница! — закричал ей Доминико, приближаясь с корзиной, полной рыбы. — Почему не слышно сегодня твоего соловьиного голоса?
Беатриче не отвечала: она была очень погружена в свою молитву, в которой просила Богородицу о заступничестве.
— Или ты оглохла ночью от бури? — продолжал гондольер. — Ты должна бы быть веселой, потому что твои покровительницы подарили тебе столько цветов, что ты можешь выручить за них порядочную сумму.
Девушка встрепенулась, словно очнулась от глубокого сна.
— Я не пою больше, Доминико, мне теперь уж не до песен, — ответила со вздохом певица.
— Может быть, кто-нибудь из твоих близких нуждается в помощи врача? — спросил гондольер с беспокойством.
— Какую же пользу может принести врач бедным людям, которым не на что купить лекарств? Впрочем, на этот раз мы страдаем не от болезни и голода.
Гондольер окинул быстрым взглядом сновавшую взад и вперед толпу и прошептал:
— Ты скрываешь от меня какую-то тайну, Беатриче. Это нехорошо. Разве тебе неизвестно, что я друг твоего брата?
Маленькая птичница залилась слезами.
— Неужели я вызвал своими словами эти рыдания? — спросил изумленный гондольер.
— О нет, Доминико! Я плачу не от твоих слов.
— В таком случае объясни, ради Бога, что случилось? И где Орселли? Почему он не пришел сегодня с тобой? Его и ночью не было видно с товарищами… Уж не в море ли он? Не задержала ли его буря? Мы все удивлялись его отсутствию. Обычно он не замедляет явиться одним из первых, когда предвидится добыча… Скажи же мне, Беатриче, ты беспокоишься о своем брате, не правда ли?
— У меня нет больше брата, Доминико, — ответила девушка сквозь сдерживаемые слезы.
Гондольер взглянул на нее с испугом.
— Я не понимаю тебя, — проговорил он. — Право, не понимаю… Быть может, Орселли сражен желтой лихорадкой? Нет, ты тогда не ушла бы от него. Если б он был в опасности в море, то ты стала бы расспрашивать всех: не видел ли кто-нибудь его вчера… Почему же ты не откроешься мне, Беатриче? Ты же знаешь, что все гондольеры и рыбаки готовы пожертвовать за него жизнью.
— Знаю, мой добрый Доминико, но не в их власти помочь бедному Орселли.
По лицу Доминико пробежала тень беспокойства.
— Я хочу знать правду, Беатриче, — проговорил он настойчиво. — Ты не имеешь права скрывать ее от нас.
— Я не могу открыть тебе правду, Доминико. Не сердись на меня, — проговорила певица, вытирая слезы.
— Как так не можешь? Кто ж запрещает тебе говорить истину? — вспыхнул гондольер. — Не могла же бедная же Нунциата сделать такую глупость… Впрочем, если ты хочешь молчать, то я пойду к Нунциате и узнаю от нее все.
— О нет, нет! Зачем тревожить мать, — перебила быстро певица, заметив, что Доминико собирается убежать. — Если ты хочешь знать все, то лучше я скажу это сама.
И наклонившись к нему, она проговорила шепотом:
— Орселли погиб! Его увели от нас ночью.
Доминико недоверчиво покачал головой.
— Ты смеешься надо мной, Беатриче? Это нехорошо… Нельзя ли обойтись без сказок?
— Какие сказки! Разве ты не видишь, что я плачу, — возразила она печально.
Раздосадованный гондольер чуть было не швырнул свою корзину.
— Да можно ли поверить, чтобы его увели от вас силой? — проговорил он задумчиво. — У Орселли нет врагов: он слишком добр и честен, чтобы иметь их. Разбойники не возьмут его в плен, потому, что он не может дать за себя выкупа, а от негодяя или бандита, подкупленного каким-нибудь патрицием, влюбленным в твои глаза, он сумел бы отделаться без труда и сам.
