Жан Марат - Похождения молодого графа Потовского (сердечный роман)
В моем нетерпении я направился по первой представившейся мне дороге: мне было достаточно, что я удалялся от тех печальных мест, где проживает жестокая, заставившая меня пролить столько слез — женщина.
Когда взошло солнце, я осмотрелся и направился в сторону Варшавы. При наступлении ночи я прибыл в Мацековь.
Здесь я подкрепился, отдыхал пять часов и продолжал путь. На другой день, после полудня, я уже переправлялся чрез Буг у Славатиоз. К трем часам я пересек небольшой лес и оказался на холму, господствовавшем над долиной, вид которой меня очаровал. Так как я изнемогал от усталости, то я соскочил с коня и расположился на траве.
Я сидел недолго. Род беспокойства овладел моими чувствами, и я принялся бродить в этой уединенной местности. В то время, как я предавался нежным мечтам на опушке рощицы, я слышал крики птицы, устремившейся в листву; я поднял глаза, и новое поле зрения открылось моим взорам.
Оглядевшись, я увидел в недалеке замок и узнал место, где я недавно слушал причитания несчастной красавицы.
Едва сделал я сто шагов, как заметил близ себя двух женщин, сидевших на траве в тени группы деревьев.
Я подошел тихонько; затем остановился, чтобы лучше их рассмотреть.
Одна, одетая просто, безвольно покоилась, склонив голову на траве и, казалось, была погружена в глубокие размышление. Другая, в изящном платы, занималась обрыванием лепестков с цветка.
Когда последняя протянула руку, чтобы сорвать травку, ей пришлось поворотить глаза в мою сторону. Я был довольно близко. Увидев меня, она испугалась и испустила крик. Ее спутница задрожала и стала искать глазами причину этого крика. Я приблизился, чтобы их успокоить.
Но каково было мое изумление, когда в этой спокойной мечтательнице я узнал Люцилу!
— Небо, тень Густава! — вскричала она тотчас же, отклоняясь в ужасе назад.
Она побледнела и упала без сознания на свою спутницу, которая оставалась неподвижно от страха.
Я устремляюсь, чтобы принять ее в свои объятия; зову ее по имени, стараюсь призвать ее к жизни. Долго мои усилие были бесполезны.
Наконец она полуоткрыта глаза.
— Нет, это не тень, это — твой милый, Люцила, — кричал я, прижимая ее к моему сердцу.
Бледная, трепещущая, с трудом переводящая дыхание, она испускала глубокие вздохи и глядела на меня изумленными глазами.
— Не узнаешь ты своего милого, Люцила?
Она хочет говорить, но не находить слов.
Мало-помалу цвет ее лица оживляется, грудь начинает приподниматься, дыхание восстановляться, язык получает свободу; глаза ее наполняются слезами, она произносит несколько слов, но рыдание ее душат.
Мы оба теряем употребление нашими чувствами. Наши руки переплетаются, наши слезы сливаются, наши сердца сближаются и, все теснее и теснее прижимаясь, отвечают друг другу.
Ах, кто мог бы выразить восторги двух чувствительных сердец, которые после долгих разлуки и вздохов, снова оказываются соединенными?
Долго слезы наши были единственным выражением нашей радости и любви.
Наконец вернулась к ней способность говорить.
— Дорогой Густав! — сказала она, — как, вы не мертвы? Уже два месяца я оплакиваю вашу потерю.
— Ох! А я оплакивал твою, дорогая Люцила, но благодаря небу, без достаточных оснований, так как я держу тебя в объятиях полную жизни.
И в восторгах радости, я, не переставая, покрывал ее поцелуями.
— Не сон ли это?
— Нет, не сон, а дело рук злых людей.
— Что вы хотите сказать? Объясните мне эту загадку.
Волнение, охватившее меня, было так велико, что я не мог говорить.
Слезы текли в изобилии из моих глаз. Я чувствовал, как по мне пробегала лихорадочная дрожь; мой голос был глух, лицо все в огне.
После этих первых заявлений о себе природы, я сделался спокойнее и рассказал ей, что только что произошло у меня с Софіей.
— Жестокая подруга! — восклицала часто в продолжение моего рассказа Люцила, — надо ли, чтобы я упрекала тебя в моем несчастий.
Она рассказала мне в свою очередь, каким способом она узнала о моей предполагаемой смерти.
— Ах, Густав, — продолжала она, — как тебе описать состояние моей души при этом известии. Оно было неописуемо.
Долго я была во власти смертельной тоски, силы покинули меня, наконец, и я впала в тупое горе. Там (она указала пальцем на замок), там каждый день я лила слезы над твоим пеплом, а сюда я приходила по временам скрывать мою грусть, ожидая, когда смерть соединит меня с тобою.
Произнося эти слова, она с томительным видом смотрела на меня. Она видела, что слезы снова наполняют мои глаза.
— Я не хочу тебя расстраивать, — продолжала она с грустной улыбкой. — Мои несчастия кончены, так как ты еще мой.
Тихое довольство, сиявшее в ее глазах, перешло в мою душу; я сжал ее в объятиях и покрыл второй раз поцелуями.
— Пойдем, — сказал я Люциле, кончив предаваться восторгам радости, — расположимся в каком-нибудь соседнем шалаше и забудем печали, причиненные нам злыми людьми.
— Этого нельзя, — ответила Люцила. — Я ушла из дому уже давно, должна была приехать мать. Я боюсь, что уже беспокоятся на мой счет. Если бы я запоздала домой еще, я повергла бы их в жестокое беспокойство.
Лишенный возможности вести ее с собою, я хотел идти с нею; она воспротивилась и этому, указав мне основательно, что будет некрасиво с ее стороны, если она приведет к себе милого.
Я хотел удержать ее дольше, она не соглашалась и на это.
Она подарила все же еще несколько минут. Я воспользовался ими с целью продолжать раскрывать ей сердце; но оно было так полно, у меня было столько ей сказать, что я не знал, с чего начать; я удовольствовался самым важным, сообщил ей о счастливой перемене в образе мышление моего отца и о его намерении выйти из конфедерации.
Когда я кончил, она настоятельно потребовала, чтобы я позволить ей удалиться. Я не мог противиться ее настояниям.
— Идите, дорогой Густав, — сказала она мне, прощаясь, — поищите убежища где-нибудь в окрестностях и завтра утром возвращайтесь под эти деревья: мне нужно сказать вам о многом, и, вероятно, вы узнаете от меня о кое-чем, что вас удивит.
Я ее поцеловал, и она удалилась со спутницею, которая, пока длилась наша беседа, сидела с широко раскрытыми глазами.
Я следил за нею глазами, пока мог; потом я присоединился к моему слуге, который, устав ждать меня, уснул на траве.
Мы отправились к моему прежнему убежищу. Добрый человек обнаружил много радости, вновь увидав меня.
Я был вне себя от радости, тысяча сладостных мыслей одна за другой представлялись моему взволнованному уму. Сон не приходил долго их разогнать. Я провел почти всю ночь, в ожидании дня.
