Елена Арсеньева - Царственная блудница
– Мне не нужно сердечное расположение императрицы ко мне, – довольно невежливо буркнул д’Эон. – Мне нужно ее сердечное расположение к Франции.
Бекетов прикусил губу. Лицо его выражало острую зависть.
– Не тревожьтесь, – приветливо сказал Колумбус. – В моих силах восстановить расположение к вам императрицы. Вообще это гораздо проще, чем вам кажется. Например, чтобы очиститься от нелепых подозрений в содомии, вам, господин Бекетов, нужно как можно скорей жениться.
– На ком еще? – тупо спросил Бекетов.
Афоня взглянула на него так, что поленница дров воспламенилась бы, а этот бесчувственный человек стоял как ни в чем не бывало.
– Хорошая мысль, – протянул д’Эон. – А на ком жениться – да вот хоть на этой красавице, тем паче что она спит и видит как можно скорей оказаться в ваших объятиях. И сделать это нужно сверхсрочно, господин Колумбус совершенно прав.
– Но тогда императрица будет потеряна для меня окончательно, – простонал Бекетов, а Афоня громко, отчаянно всхлипнула.
Да он окончательно разума лишился от этой своей старухи! Пусть она императрица, пусть красавица, но все же – старуха!
– Потеряна? – ухмыльнулся Колумбус. – Да вовсе нет. Обстоятельства моей жизни складывались так, что я и прежде бывал в России и оказывался весьма близок к окружению императрицы Анны Иоанновны, а потом и правительницы Анны Леопольдовны. Вам что-нибудь говорит имя Эрнеста Бирона? Это был фаворит Анны Иоанновны. Официально женатый на редкостно уродливой даме по имени Бенинга Бирон, она воспитывала его детей... На самом деле это были дети его и императрицы. Дама– ширма рыцарской поэзии превратилась в наши циничные времена в жену-ширму.
– Как вы смеете?! – вскричала Афоня. – Вы предлагаете мне такую жалкую участь?!
– Помолчи, – приказал Бекетов. – Веди себя прилично. А то я возьму в жены какую– нибудь другую девушку, которая поменьше о себе воображает.
До одури возмущенная Афоня волчком крутнулась вокруг своей оси и кинулась вон с криком, что Бекетов ей не нужен, что она не собирается служить прикрытием для его грязных шашней и воспитывать его с императрицей детей.
Миг – и она исчезла из комнаты. Шаги легко пронеслись по лестнице и стихли вдали.
– Опасные словечки, – пробормотал Колумбус. – В былые времена в России из-за меньшей провинности кричали «Слово и дело» и влекли провинившегося на дыбу, невзирая на пол и возраст.
– Joder! [14] – воскликнул д’Эон. – Помню, когда я был в Испании, то мог убедиться, что испанки взрывней пороха. Но им далеко до вашей племянницы, господин Бекетов.
– Ну вот, – проворчал раздосадованный Никита Афанасьевич. – Ни племянницы, ни невесты. Куда она побежала? Я должен ее догнать.
– Никуда не денется, – нетерпеливо сказал Колумбус. – Так вы желаете принять участие в интриге или нет?
– Да! – воскликнул Бекетов.
– В какой? – недовольно спросил д’Эон.
Ему не нравилось, что Бекетов сразу потерял голову и готов на все. Ему самому хотелось быть главным действующим лицом интриги!
– У меня есть средство, – понизил голос Колумбус, – заставить русскую императрицу сделать все, что я захочу. Можно сказать, она у меня в руках.
Афоня выскочила в сад и сразу поняла, что сделала глупость. Для начала она мгновенно до дрожи замерзла после бессонной ночи и изобильно пролитых слез. Но, кроме тонкой рубашки, плечи ее ничем не были защищены. А главное, она сама себя лишила возможность узнать, что замыслил Колумбус и что с таким желанием готовы исполнить д’Эон и Бекетов. Останься она, прояви хоть каплю самообладания, она могла бы воздействовать на Никиту Афанасьевича; к тому ж, она чувствовала, что д’Эон на ее стороне, ему самому нужно завладеть расположением императрицы, и если он невольно сыграл роковую роль в Афониной судьбе, то роль эта, по сути, обернулась для нее благом. Нет, правда! Сейчас у ее любимого нет возможности видеть императрицу, сама Афоня избавлена от ненавистного жениха, и если бы не участь родителей, она могла бы с полным на то основанием почитать себя счастливой...
Задумавшись, она бродила по саду, путая тропинки, обхватив себя за плечи и выколачивая зубами дробь, как вдруг какой-то шорох заставил ее обернуться – и она увидела Брекфеста, который несся к ней огромными прыжками, почти не касаясь лапами земли, а за ним бежал хохочущий Гарольд, упоенно оравший:
– Возьми ее, Брекфест! Ату ее! У-лю– лю-лю!
Афоня прервала оцепенение ужаса, в которое ее всегда повергал вид этого огромного пса, напоминавшего ей голого человека, силою злых чар обращенного в собаку... это сходство было кошмарно, кошмарно! – и ринулась бежать. Хотелось позвать на помощь, но крик комом сжался в горле от страха – а главное, от мысли, что она ни в коем случае никого не должна в доме разбудить, ибо из-за нее могут схватить д’Эона, а это повлечет за собой новые гонения на Бекетова.
Куда бы она ни бросилась, Брекфест не отставал, а Гарольд не переставал его подзуживать, улюлюкать, распаляя в доге желание во что бы то ни стало схватить мечущуюся, перепуганную девушку. Он травил ее, как жалкую лисицу на псовой охоте! Наконец Афоня после метаний по саду заметила, что прибилась к забору... потайная калитка была совсем рядом, и в приступе отчаяния она бросилась туда, выскользнула вон, но никак не могла поверить, что спаслась, потому не успела остановиться, а пробежала еще с десяток шагов до поворота. Внезапно из-за угла дома выдвинулась оскаленная лошадиная морда – тройка, несшаяся на полном ходу, налетела на Афоню, ее швырнуло к стене дома... От удара девушка лишилась чувств и более уже ничего не видела.
Санкт-Петербург,
1740—1741 годы
Около этой калитки в ограде, отделяющей большой, запущенный сад некоего частного дома от столь же запущенного, только еще большего сада Летнего дворца, всегда стоял часовой. Ничего удивительного в том, что в этом саду околачивался часовой, не было: ведь в Летнем дворце жила правительница Анна Леопольдовна, матушка малолетнего императора Ивана V Антоновича. Правительницу надлежало охранять. Гораздо удивительнее, что здесь, в столь укромном уголке, стоял только один часовой.
Смешно. Ну кто, какой злоумышленник, возымей он опасное намерение, попрет с улицы? Даже и не торчи там целая гвардия часовых! Нет, всякий уважающий себя злодей непременно поищет местечко, которое почти не охраняется. Вроде этого сада. Так что именно здесь надо бы гвардию расставить на каждом шагу!
Но часовой всегда был один. И вел он себя, надо сказать, очень странно. Когда царевна Елизавета Петровна, загулявшись по саду своей кузины, полюбопытствовала невзначай, что там, за калиточкой, чье владение, часовой пройти ей не дал. Точно так же завернул он однажды прочь и самого принца брауншвейгского, Антона-Ульриха, мужа Анны Леопольдовны. Принц просто ушам своим не поверил, услыхав решительное:
