Уильям Коллинз - Опавшие листья
– Слышала ты, что сказала мне мистрис Соулер перед тем, как мы оставили зал? – спросил он.
– Нет, милый.
– Ты помнишь, что она спрашивала у меня адрес Фарнеби?
– Да, и она хотела еще знать, не носил ли он когда фамилии Морган. Забавно, не так ли?
– Я в этом не уверен, моя дорогая. Она сказала мне, что Фарнеби должен ей сколько-то денег. Он не разом составил себе состояние, я полагаю. Как знать, кем он был во время своей юности и как он поддел слабую женщину. Подождем, пока старуха согреет свои старые кости горячим грогом, и я постараюсь разузнать побольше о долге Фарнеби.
– Зачем, милый? Какое тебе до этого дело?
Жервей задумался на минуту и потом решил, что наступило время говорить откровеннее.
– Во-первых, – сказал он, – это дело человеколюбия помочь мистрис Соулер возвратить свои деньги. Ты это видишь сама, конечно. Хорошо. Я ведь не социалист, ты это знаешь, совершенно напротив. В то же время я чрезвычайно справедливый человек и, признаюсь, был поражен когда мистер Гольденхарт рассказывал о Тадморских правилах в отношении богатых людей. «Человек, наживший богатство, обязан по законам христианской нравственности помогать неимущим». Таковы были, как мне помнится, его слова. «Человек собирающий богатства из-за себялюбивых мотивов, по скупости или из желания обогатить свое семейство после своей смерти, во всяком случае, не истинный христианин и нуждается в просвещении и указании христианского закона». При этих словах, если ты помнишь, раздался ропот и мистер Гольденхарт, прервав свою речь, прочитал несколько строк из Нового Завета, которыми подтверждались его слова. Мистер Фарнеби, милая, по моему мнению, принадлежит к числу людей, на которых указывал молодой джентльмен. Судя по внешности, он должен быть очень черствый человек.
– Это верно, он тверд как железо! Смотрит на слуг, как на грязь под своими ногами и никогда не скажет им доброго слова.
– Итак, я угадал! Он не особенно щедр на свои деньги, не правда ли?
– Он? Он только тратит на себя и на свое величие, но за всю жизнь не дал никому ни полпенни.
Жервей в порыве благородного негодования указал на камин.
– А вот бедная старая женщина, умирающая с голода, когда он должен ей! Да, я согласен с социалистами, следует пустить кровь такого рода людям. Посмотри на себя и на меня. Не должны ли бы нам оказать помощь? Мы могли бы вступить в брак, если б у нас было сколько-нибудь денег. Я многое видел на свете, Феба, и моя опытность говорит мне относительно этого долга Фарнеби, что тут что-то неладно. Отчего нам не нажить пяти фунтов стерлингов от этого скупого, сурового человека?
Феба была осторожна.
– А это не будет противозаконно?
– Предоставь мне заботиться о законах, – отвечал Жервей. – Я до тех пор не вступлю в дело, пока не уверюсь, что он не осмелится обратиться к полиции. Тогда будет все легко. Ты так долго жила в семействе, что должна знать слабые его стороны. Нельзя ли будет на него действовать через жену?
Феба вдруг покраснела до корней волос.
– Не говори со мной о его жене! – вскричала она. – Только бы дождаться мне дня, когда я смогу рассчитаться с этой леди… – Она посмотрела на Жервея и вдруг остановилась. Тот с очевидным любопытством наблюдал за ней.
– Я вовсе не желаю втираться к тебе в доверие, моя милая, и выпытывать твои маленькие тайны, – заметил он самым убедительным тоном. – Но если тебе нужен какой-нибудь совет, то ты знаешь, что я весь к твоим услугам.
Феба взглянула на мистрис Соулер, дремавшую у огня.
– Нужды нет, – сказала она. – Я полагаю, что не следует мужчине ввязываться в такие дела между мной и мистрис Фарнеби. Делай что тебе угодно с ее мужем, я об этом не забочусь, он скотина, и я ненавижу его. Я настаиваю лишь на одном, я требую, чтоб мисс Регину не подвергали никаким неприятностям, помни это! Она доброе создание. Вот прочитай письмо, написанное ей ко мне, и суди сам.
Жервей посмотрел на письмо, оно было довольно коротко, и он решился взять на себя труд прочесть его.
«Милая Феба, не унывай. Я всегда останусь твоим, другом и помогу тебе найти другое место. Очень сожалею, что должна сказать тебе, что во всем виновата мистрис Ормонд. Она имела подозрения, подкараулила нас и все рассказала тетке. В этом она созналась мне своими собственными устами. „Я готова на все, моя дорогая, чтоб спасти вас от неудачного замужества“, – сказала она. Я этим очень огорчена, так как не могу более смотреть на нее, как на моего друга. Тетка моя одинакового мнения с мистрис Ормонд. Ты должна снизойти к ее горячему характеру. Вспомни ее доброту ко мне, а ты тайно помогала мне в том, что она всячески желает устранить. Это очень рассердило ее, со временем она обойдется. Чтоб не тратить свои сбережения до получения места, ты уведомь меня. Мой кошелек к твоим услугам.
Твой друг Регина».– Очень мило, – заметил Жервей, возвращая письмо и зевая, – и очень удобно на случай, когда мы будем иметь нужду в деньгах. А вот и ужин! Теперь, мистрис Соулер, пора проснуться.
Он поднял старуху со стула и посадил ее к столу как маленького ребенка. Вид горячего кушанья и питья возбудил в ней волчий аппетит. Она пожирала мясо не только зубами, но и глазами, пила водку громадными глотками и со вздохом облегчения поставила стакан на стол.
– Еще один, – воскликнула она, – и я согреюсь. Жервей наблюдал за ней, сидя по другую сторону стола рядом с Фебой и, имея свои причины заставить ее говорить, поощрял ее желание еще выпить. Он потребовал второй стакан горячего грога. Феба, жеманно двигая устрицы вилкой, казалась шокированной грубой манерой, с которой мистрис Соулер пила и ела. Она сидела, опустив глаза на свою тарелку и чопорно тянула солодовый напиток. Когда Жервей, окончив свой ужин, зажег сигару, она ласково напомнила ему, что он обязан уважением к леди почтенных лет: «Я люблю, когда курят, милый, но, может быть, мистрис Соулер этого не любит».
Мистрис Соулер разразилась при этих словах громким смехом.
– Похожа ли я на то, чтоб быть чувствительной к табачному запаху? – спросила она с диким презрением к своей собственной бедности, что было одним из опасных элементов ее характера. – Посмотрели бы вы, молодая женщина, где я живу, и тогда бы говорили о табаке!
Это было очень грубо. Феба сняла вилкой последнюю устрицу из раковины и уставила глаза в тарелку. Заметив, что второй стакан грога был почти пуст, Жервей попытался вызвать мистрис Соулер на откровенность.
– Кстати, насчет долга мистера Фарнеби, – начал он. – Давно он вам должен?
Мистрис Соулер была настороже. Другими словами, голова мистрис Соулер разгорячалась от горячего грога только тогда, как она употребляла его в большом количестве. Она отвечала, что долг давнишний и не прибавила ничего более.
