Жюльетта Бенцони - Язон четырех морей
– Подумать только, что мне пришла такая хорошая мысль пойти по Университетской! – радостно сообщил он. – Я думал, кстати, о вас, прекрасная дама, и говорил себе, что мне надо поскорей отдать вам визит, чтобы поблагодарить вас за освобождение из заточения, когда вдруг вижу, как этот тип перелазит через ограду вашего сада. Сначала я решил, что это нетерпеливый любовник. Но любовнику, которого ждет дама, живущая одна, нет никакой необходимости драть свою одежду, перебираясь через забор. Когда я иду к Фортюнэ, я иду как все: через дверь. Итак, его поведение меня заинтриговало. К тому же не буду скрывать, что я не люблю русских, а этого – еще меньше его соплеменников. После некоторых колебаний я решил воспользоваться той же дорогой. Попав в сад, я покрутился там и хотел вернуться. Никого не видно, все окна закрыты. Но потом, сам дьявол знает почему, я взобрался сюда. Может быть, из любопытства! Обожаю вмешиваться в то, что меня не касается! – заключил он, тогда как Чернышов по-прежнему, словно автомат, одевался, не обращая ни малейшего внимания на то, что происходит перед ним.
Но он был грубо возвращен в действительность. Едва освободившись, пренебрегая болью, Марианна соскочила с кровати. Ринувшись на своего палача, она влепила ему две звонкие оплеухи, затем, схватив драгоценную китайскую вазу, имевшую с бронзовой подставкой приличный вес, вне себя от ярости, подняла ее вверх и обрушила ему на голову.
Ваза разлетелась на тысячи осколков, но русский не упал. Он только слегка пошатнулся и от изумления вытаращил глаза. Затем он тяжело опустился на край кровати, в то время как Фурнье взорвался звонким смехом, покрывшим поток оскорблений, которым Марианна облила своего противника. Однако когда она бросилась к другой вазе, готовя ей ту же участь, гусарский генерал вмешался:
– Стоп, стоп! Спокойней, юная дама! Такие прекрасные вещи не заслуживают столь печальной доли!
– А я? Разве я заслужила то, что этот грубый дикарь заставил меня вынести?
– Верно! Нет никаких оснований лишать вас возможности хоть немного рассчитаться с этим субъектом! Но не лучше ли будет взять кочергу или каминные щипцы?.. Нет-нет! – торопливо добавил он, увидев, как сверкающий взгляд Марианны упал на тяжелую бронзовую кочергу. – Оставьте это! Принимая все во внимание, я предпочитаю сам прикончить его.
С большим трудом, ибо ожог на бедре причинял мучительную боль, Марианне удалось улыбнуться этому неожиданному паладину. Теперь она не понимала, как могла до сих пор находить Франсуа Фурнье несимпатичным.
– Не знаю, как вас благодарить! – промолвила она.
– Тогда и не пытайтесь, иначе мы никогда не кончим с взаимными благодарностями. Как позвать вашу горничную? Похоже, что она глухая!
– Нет-нет, именно этого я не хочу!.. Она действительно спит так крепко, что привязывает к пальцу шнурок от звонка на случай, если она понадобится мне. Но сейчас она не нужна. Я… я не вижу причин гордиться тем, что происходит.
– Не понимаю, почему! Это вполне сойдет за ранение на войне! С подобной публикой всегда чувствуешь себя немного на войне. И я навсегда отобью ему охоту снова сунуться сюда. Эй, вы, вы готовы? – крикнул он, обращаясь к русскому.
– Одну минутку, – ответил тот.
Он торжественно подошел к стоявшему на столе полному графину с водой и без колебаний вылил его содержимое себе на голову. Вода потекла по красивому зеленому мундиру и закапала на ковер, но глаза Чернышова мгновенно потеряли смущающую неподвижность. Он встряхнулся, словно большая собака, затем, отбросив назад намокшие волосы, обнажил саблю и послал Фурнье злобную улыбку.
– Когда вам угодно! – сказал он холодно. – Я не люблю, чтобы мешали моим развлечениям.
– Хорошенькие развлечения! Но если вы действительно согласны, мы уладим это дело в саду. Мне кажется, – добавил он, указывая концом сабли на сорванные занавеси, разбитое окно, осколки вазы и медленно впитывающуюся лужу воды на ковре, – что на эту ночь ущерба достаточно!
С презрительной улыбкой Марианна холодно заметила:
– Граф не имеет права драться! Он уже должен быть на пути в свою страну. Он послан с поручением.
– Я все равно опаздываю, – пробурчал Чернышов, – так что больше или меньше, это неважно… Впрочем, мне не потребуется много времени, чтобы убить этого наглеца… одного из ваших любовников, без сомнения!
– Нет, – поправил Фурнье с угрожающей любезностью, – но любовник ее лучшей подруги! Пошли, Чернышов, хватит валять дурака! Вы прекрасно знаете, кто я. Нельзя забыть первого рубаку Империи, когда встречался с ним на поле боя, – добавил он с наивной гордостью. – Вспомните Аустерлиц!
– А вы, – вмешалась Марианна, – вспомните о вашем теперешнем положении! Клянусь памятью моего отца, я отдала бы десять лет жизни, чтобы увидеть этого грубого солдафона мертвым, но вы подумали о том, что произойдет, если вы его убьете? Вы вышли из тюрьмы. Император немедленно снова пошлет вас туда.
– И с радостью, – подтвердил Фурнье. – Он ненавидит меня.
– Я не знаю, обрадуется ли он, но он это сделает… и на какой срок? У этого человека должна быть дипломатическая неприкосновенность. И это станет концом вашей карьеры, а я слишком вам обязана, чтобы позволить это сделать, даже если я умираю от желания, чтобы это произошло.
Фурнье беззаботно пожал плечами и несколько раз намахнул обнаженным клинком.
– Я попытаюсь не убивать его совсем! Надеюсь, что ему достаточно преподать хороший урок, и, поскольку у него тоже рыльце в пушку, я думаю, что он будет держать язык за зубами! Что касается вас, княгиня, настаивать бесполезно: никакая сила в мире не сможет помешать мне скрестить оружие с русским, когда он попадается мне! Поймите же, что это подарок для меня… Вы идете, вы?
Последние слова, конечно, адресовались Чернышову, у которого не было даже времени, чтобы ответить. Фурнье с быстротой молнии уже перешагнул перила балкона и спрыгнул в сад. Его противник неторопливо последовал за ним, но остановился возле Марианны, которая, скрестив руки на груди, смотрела на него пылающими ненавистью глазами.
– Он не убьет меня, – в его голосе еще ощущались следы опьянения, – и я вернусь.
– Не советую!
– Все равно я вернусь, и ты покоришься мне! Я тебя заклеймил своей печатью.
– Ожог устраняется… при необходимости – другим ожогом! Я лучше срежу кожу, – свирепо бросила Марианна, – чем сохраню хоть малейший след от вас! Убирайтесь! Чтоб ноги вашей здесь никогда больше не было! А в случае, если вы рискнете пренебречь моим запретом, Император через час узнает о том, что произошло, даже если мне придется показать ему, что вы посмели сделать.
– А мне-то что? Мой единственный хозяин – царь.
