Памела Джонсон - Кристина
— Зеленый — это твой цвет, не так ли? — Нэд был обеспокоен. — Ты ведь любишь зеленый? А это — настоящий изумруд.
Это был крохотный камешек между двумя жемчужинами — зеленая искорка и две белые точечки. Я не плакала, как ему казалось, но мне очень хотелось плакать, и, когда он заговорил, я дала волю слезам.
Я думала, что плачу от разочарования, что кольцо оказалось не таким, о каком я мечтала. Но сейчас мне кажется, я плакала о большем. Я плакала потому, что будущее слишком рано взяло меня в плен, и, хотя для кого-то игра продолжается, я уже вышла из нее. А это было неблагородно, несправедливо, жестоко. Я плакала, сделав свое первое открытие, что жизнь часто бывает суровой и бесполезно предъявлять ей претензии в этом.
— Какое миленькое, — сказала я. — Я совсем не ожидала получить его сегодня. Эти последние недели были так ужасны.
— Я был зол на тебя. Но теперь все прошло.
— Ах, как было ужасно, — повторяла я, избегая его взгляда.
Он утешал меня и просил не плакать. Все прошло и никогда не повторится. Он спрашивал, довольна ли я теперь, и подшучивал над моим несчастным видом.
— Потанцуем, — предложил он.
Я покачала головой. Мне необходимо было выговориться после этих ужасных педель. Он был внимателен и добр, помогал мне расспросами. Неужели было так плохо? Я должна была знать, что все в конце концов уладится, говорил он. Я рассказала ему о прогулке с Дики и о том, как он утешал меня.
— Больше тебе не придется прогуливаться с Дики, — шепнул он мне и улыбнулся. — Теперь только я один имею право утешать тебя. Дики нечего совать нос в чужие дела.
Я попробовала улыбнуться.
— Бедный Дики, — сказала я.
— Ни Дики, ни Питеру, ни Хью.
Питер и Хью были те самые подростки, о которых я как-то, шутя, рассказала Нэду, когда он стал расспрашивать меня о моих детских романах. Я давно забыла о них и потеряла их из виду.
— Да, чуть было не забыл Возьмем Платона! Ему тоже нечего соваться в чужие дела. А теперь пойдем потанцуем. Это развеселит тебя.
Глава XIII
Мы прошли из бара в высокий, ярко освещенный зал, где за столиками сидело всего несколько человек и две-три пары медленно двигались по паркету. Звуки маленького оркестра глухо отдавались в большом и пустом помещении. Танцуя, я понемногу освобождалась от страха и разочарования. Ко мне снова вернулось хорошее настроение. Я любила Нэда. Колечко не казалось таким уж маленьким; наоборот, оно мне даже нравилось своею простотой. Оно сделано со вкусом, хотя мисс Розоман все равно не поймет этого; а что касается мистера Бэйнарда, то его суждения слишком неавторитетны, чтобы обращать на них внимание. Однако это крохотное колечко оттягивало руку. Я все время чувствовала его, и мысль о том, что я не сниму его до самой смерти, пугала и тревожила.
Когда музыка умолкла, Нэд подошел к оркестру и попросил повторить. «Это особый случай», — сказал он своим четким, несколько резким голосом. Он снова положил мне руку на талию. Дирижер оркестра, которому, видимо, надоело играть в пустом зале для столь немногочисленной публики, обрадовался хоть какому-то разнообразию. Он улыбнулся широкой беззубой улыбкой, поклонился и поздравил нас. Мы снова заскользили по паркету.
— Сейчас мы выпьем, — сказал Нэд, — а затем попросим сыграть эту мелодию еще раз.
Я сказала, что мне, пожалуй, не следует больше пить.
— Шампанское не повредит, — ответил Нэд, — его мы и закажем.
Я чувствовала, что на нас смотрят. Это было приятно и вместе с тем смущало. Все вокруг казалось каким-то неправдоподобным.
— Где жила Ванда? — вдруг спросила я так, словно Ванды уже не было в живых. Я чувствовала, что теперь могу спрашивать все, что захочу. Я была ужасно уверена в себе.
— Ванда? Где-то здесь поблизости.
— Ты приходил с нею сюда?
— Кажется, был один раз. А что?
— Просто мне хотелось знать.
Мы пили шампанское и танцевали, как мне казалось, в полумраке, прорезаемом ослепительными вспышками молний, под звуки музыки, доносившейся со всех сторон, даже откуда-то сверху и снизу. Я обрадовалась, когда мы наконец сели, потому что очень устала.
— У тебя не сохранилось ее фотографии?
Я с удовлетворением отметила небрежность тона, каким задала этот вопрос. Мне казалось, что наконец я достигла того предела светской искушенности, когда подобные вопросы задаются только небрежным тоном.
Нэд внимательно посмотрел на меня.
— Я не ношу с собой фотографий.
— Но она есть у тебя?
— Возможно, где-нибудь и сохранилась. Не знаю. У меня много всякого хлама.
На этом разговор закончился.
Но неделю спустя, не забыв об этом разговоре (он никогда ничего не забывал), Нэд показал мне любительский снимок двух девушек в ситцевых платьях с прищуренными от солнца глазами. Я смотрела на красивую стройную молодую женщину с высоким зачесом темных волос над прекрасным лбом.
— Значит, это и есть Ванда, — сказала я.
— А ну, покажи, — сказал Нэд и, взглянув на снимок, проследил направление моего взгляда. — Не на ту смотришь. Ванда — блондинка. — Это была девушка в очках, низенькая, склонная к полноте; меньше всего можно было ее представить в роли чьей-либо любовницы.
— Ах, эта! — воскликнула я, и мое сердце подпрыгнуло от радости.
Но, как я уже сказала, это было неделю спустя. А в тот вечер я тут же забыла о фотографии, которую так хотела посмотреть. Я испытывала приятное чувство блаженства и усталости, однако была готова танцевать хоть до утра.
Вдруг мне стало жаль Нэда, потому что у него было такое красное и расстроенное лицо.
— Пусть сыграют наш танец, — попросила я. Теперь меня не смущало, что все будут смотреть на нас; наоборот, мне этого хотелось. Жаль только, что в зале почему-то стало темно.
Но Нэд взял меня за руку и подозвал официанта. Неестественно громким и размеренным голосом он сказал, обращаясь ко мне:
— Думаю, что нам надо ехать, если мы не хотим до смерти напугать Эмили.
Мой голос тоже был громким. Он казался мне мелодичным, как серебряный колокольчик. Я сказала, что мне безразлично, напугаем мы Эмили или нет, мне надоело, что со мной обращаются, как с ребенком, надоело, что она постоянно ждет меня и ни на минуту не оставляет одну. Слова так и сыпались из меня, и мне казалось, что это нравится Нэду.
Однако танцевать мы почему-то не пошли, а очутились в машине, и меня немного беспокоило, что я не помнила, как все это произошло. Нэд, я заметила, был довольно молчалив и отвечал без особой охоты, когда я пыталась обратить его внимание на то, как романтически загадочны освещенные квадраты окон, как прелестны фонари дорожных рабочих, похожие на гроздья красной смородины на решетке сада; как красивы ярко освещенные надписи на поворотах: «Объезд только слева», а тротуары стремительно проносятся мимо, будто вертятся вокруг своей оси. Я болтала без умолку, а затем так же неожиданно умолкла. Но я не заметила, как это случилось. Теперь я думала о том, что Нэду наскучит, если я буду все время молчать. Но слов не было. А затем, когда я снова заговорила, это был отчаянный вопль:
