Осип Назарук - Роксолана: королева Востока
Предсказанный день ждали с небывалым напряжением. Когда же этот день настал, родовые схватки настигли Роксолану и она родила сына. В величайший день Османского государства.
Как только она пришла в себя после перенесенной боли, попросила воды. Как только это было исполнено, она приказала невольницам удалиться.
Она долго смотрела на своего первенца. Лихорадочно, как в горячке, работал ее мозг. Она хотела что-то вспомнить и не могла. Теперь ее бледное лицо слегка покраснело, а губы слегка приоткрылись и прошептали: «…Призри ныне, Господи Боже, на тварь твою и благослови, и освяти воду сию, и даждь ей благодать избавления и благословение Иорданово…»
Она оглянулась по сторонам, не подглядывает ли кто-то, и снова всмотрелась в своего ребенка.
Она не могла из-за смертельной усталости вспомнить остальные слова святой молитвы, которую не раз слышала из уст отца и с которой провожают младенца в христианскую семью. Знала только, что дальше в молитве говорится про воду, как источник бессмертия, недоступный силам небытия. Мысленно она остановилась на словах, что проникали в ее мозг из забытья, будто голубка Ноя, севшая на зеленую ветвь для отдыха. Быстрым движением руки зачерпнула она воду и, обливая ей своего сына-первенца, тихо сказала:
— Крещается раб Божий Стефан во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь…
Перед ее глазами стоял ее первый возлюбленный — Стефан. Его именем она назвала своего сына из султанского рода Османов.
В то же время она трижды перекрестила ребенка.
Тогда она вздохнула так тяжко, что казалось, она завершила очень трудную работу. Ей казалось, что от этого вздоха заколыхалась занавесь около дверей. Утомленная до крайности, она упала на край шелковой подушки, бледная, но умиротворенная.
Она вспоминала, как ощущалось в кровавом блеске веры крестное древо смирения. Даже невольницей она не чувствовала такого беспокойства за веру, как теперь, когда у нее было все, чего могут желать душа и тело. Она понимала, что потеряла сокровища, с которыми никакие земные богатства не сравнятся. Ей хотелось хотя бы для своего сына сохранить это сокровище, передать ему то, что она сама утратила.
Поначалу она смотрела на свой поступок как на нечто совершенно естественное, нечто такое, что предстояло ей передать, а сыну принять как наследие. Но через некоторое время в ее голове сверкнула мысль, что в этих покоях еще никогда не было крещеного наследника султана!
Страх перед мужем охватил ее. Сначала легкий, а после — тяжкий. Страх перед ним и враждебным окружением, в которое она попала. Но вместе с этим страхом в ней родилось странное чувство удовольствия, обаяние тайной ее сына, которая существовала лишь в ее мыслях. Теперь она уже не чувствовала себя одиноко в этих покоях, и не чувствовала бы одиночество, даже потеряй она мужа! У нее был ее сын.
Кроме инстинктивной привязанности к плоду своего лона, в ней проснулась также идеальная, мистическая любовь к ребенку, что обволакивала ее, как золотистый янтарь обволакивает бабочку.
В горячке она услышала, как в комнату вошел падишах, как тихо подошел к ее ложу, как присел около нее и что-то нежно говорил ей. Она держала его руку и что-то говорила ему. Говорила про сына и про то, что его святое обрезание должно стать большим праздником и что на нем должен присутствовать могущественный государь из ее краев…
Султан ласково улыбнулся и успокоил ее тем, что обещал позвать могущественнейшего из судей.
* * *Сулейман сдержал слово.
Кроме обычных приглашений наместникам и вельможам, он также выслал приглашение венецианскому дожу Андреа Гритти. Турецкий посол, весь в золоте, в сопровождении двенадцати членов Большого Совета на заседании венецианского сената объявил о предстоящем торжестве в Стамбуле в честь святого обрезания и пригласил дожа присутствовать на нем в качестве гостя. Престарелый дож сослался на свой возраст и долгий путь, объясняя отказ, но приказал выслать чрезвычайное торжественное посольство во главе со свои старшим сыном.
В назначенный день состоялось обрезание Стефана.
Стояло жаркое утро, когда Сулейман со всем своим двором приехал к ипподрому. На его южной стороне около Мехтерхане, где стояли музыканты, на лазурных колоннах возвышался большой трон под золотым балдахином, покрытый драгоценными материями. Кругом стояли красивые разноцветные шатры. Как только султан подъехал к Арсланхане, к нему подошли пешком, с великим почтением два визиря — Аяс-баши и Касим-баши. В середине ипподрома его приветствовал великий визирь Ахмет-баши, окруженный агами и бейлербеями. Пешком сопровождали они султана, который один приближался на коне к престолу, что стоял среди захваченных тронов и шатров разных государей, превосходя их блеском и величием. Под оглушительные звуки музыки Сулейман сел на престол, а светские и духовные начальники стали тесниться у него с дарами и целовали ему руки.
На следующий день к султану были допущены посольства курдских эмиров и иностранных правителей. Самое пышное посольство приехало из Венеции, возглавляемое сыном самого дожа — Алоизио Гритти.
Это посольство просило аудиенции и у султанши, матери принца, и было допущено с дозволения султана.
Велико было удивление султанши Эль Хюррем, когда среди пышно одетых венецианских вельмож, стройными рядами стоявших, ожидая ее в ее будуарах, она увидела и своего учителя из школы невольниц. На минуту она остановила шаг от удивления, но собрала в кулак всю свою волю, чтобы не растеряться. Она вошла словно по команде, увидев низко склоненные головы венецианских вельмож и сенаторов, что стояли в такой позе, пока она не перешла через зал и не села на свое высокое кресло, так усаженное жемчугом, что не видно было дерева, из которого его сделали.
Садясь на престол, она заметила, как Риччи едва заметно давал знаки молодому сыну дожа, который тут же выступил вперед и начал говорить ей. Она поняла, что Гритти — лишь формальный глава посольства, а в действительности им управляет Риччи, который к тому времени уже очень похудел и лишь сильнее высох лицом.
Церемония приветствия длилась недолго. Султанша поблагодарила всех за посещение и поручила посольство покровительству Аллаха на обратной дороге, что вызвало нескрываемую радость на лицах турецких улемов.
Когда она встала с престола, Гритти взял из рук ее бывшего учителя небольшую шкатулку с золотым замком, обитую белым как снег сафьяном и обвязанную зеленой лентой, и лично вручил ей этот дар, говоря, что другие «скромные дары» венецианского сената она найдет в своих покоях.
