Камиль Лемонье - В плену страсти
«Каждый раз, как только меня станет искушать прикоснуться к ее священным одеяньям, я буду по ночам ходить туда и умерщвлять в себе Зверя».
Но у меня не хватало сил отодвинуть от стены кровать и не прислушиваться к дыханию моей возлюбленной за стеной.
Когда я начинал размышлять об ее девичьей жизни, мысли мои беспорядочно перебивали друг друга и я не был в силах управлять ими. Безумие снова овладело мной.
С тех пор малейший шум, раздававшийся за стеной, я приписывал ей.
Острота моего слуха дошла до яркости галлюцинаций и доставляла мне сначала новые и неизведанные наслаждения, словно на самом деле какие-то невидимые лучи ее существа достигали меня и проникали в мое существо, словно ее грудь чувствовала близость моей за этой каменной стеной.
Я слышал, как спускалась она в сад, как захлопывалась дверь. Я подходил к окну и улыбался ей.
До сих пор мы не перекинулись друг с другом ни одним словом, ни одним жестом, который мог бы стать залогом нашей любви.
Я жадно пил алый цвет ее юных ланит, застенчивую прелесть ее улыбки. Я понял, что и она испытала таинственное влияние моего существа.
Я начинал думать и не мог освободиться от мысли, что нам суждено признаться друг другу в любви.
Дрожащими губами припадал я к тому месту стены, к которому, как мне казалось, она касалась своими устами.
О, Вив! Маленькая любимая Вив! Только одна прозрачная, легкая ткань едва закрывает твою грудь. Ты чувствуешь, как грудь твоя трепещет под твоими руками. Ты приближаешься к зеркалу, и увы — ты не обрела еще себя до этого мгновенья…
Все ужасное, разъедающее возбуждение прошлых дней снова охватило меня. Я с ужасом увидел, что во мне пробудилась страсть к ней, и я ее желал, как всех других. Од мне сказала своими немыми, смеющимися губами:
— Ты мой до самой крови твоих жил! Что бы ты ни предпринимал, ты все равно возвратишься ко мне через тех, кого полюбишь.
Ее чары сбывались. Ядовитая власяница облекла мое тело и разъедала все мои кости. В моих бесплодных грезах о лучезарной, спасительной любви возрождался прежний грешник.
Старые раны продолжали гноиться.
Я пробовал избавиться от этого навязчивого состояния одержимости. Уходил далеко за город, в деревню. Ходил слушать по вечерам благовест храма. Но силы оставляли меня, я припадал губами с диким рыданием, обливаясь слезами, к стене, стучал кулаками по этой каменной перегородке и задыхался от гнева и любви.
Вив! И тебя я теперь презираю! И ты поддалась этой гнусной любви!
Однажды вечером, чья-то маленькая ручка постучала в то место стены, куда я наносил удары кулаками.
Я не мог больше. Я совсем обессилел.
Все мои чувства застыли. Я весь превратился в слух. Глаза мои прозрели. Я ощутил тонкое сладострастное благоухание. Мне представилось, что пальцы мои ласкают ее… Она стояла нагая предо мной, блистая красотою своего стана.
Как белоснежный лотос на священных берегах распустилась она, девственная и желанная, в трепете своей юной крови.
Эта была великая тайна тела, не ведавшего жажды! То был неведомый, освежающий источник в чаще леса — чудесный воркующий ключ жизни под тенью часовни. Жемчужная вода любви, не оскверненная ничьим взором! Я был насильником среди благодатной отрады утра! Я был ловцом добычи, потаенным грабителем, заглядывающим за ограды! Наверное, и дед так же, как я, проникал в заповедный парк девственниц.
Эта девственная чистота Вив привела меня к тому, к чему приводили меня все женщины, давно уже развязавшие свой пояс. Она была еще ужасней. Она опаляла меня, как горящая смола.
Я ощутил вдруг странное беспокойство при мысли, что, быть может, и она в брачный час вопьется своими губами в мои.
И вот я сказал себе:
— Пойди, позвони у ее двери, переговори с ее матерью обо всем, сделай необходимые приготовления, потому что и она должна принадлежать тебе, как и все другие.
С бьющимся сердцем вышел я из дома. Направился к крыльцу ее дома. Но, как только поднес руку к кнопке звонка, сердце мое сжалось от ужасной тоски. Мозг мой пронизала страшная мысль: «Ведь и эту ты тоже бросишь на ложе любви после того, как она припадет губами к твоим устам».
И она уже перестала быть для меня нежной, девственной. Я никогда не чувствовал такой мучительной и святой скорби. И, повернувшись спиною к двери, побрел в дом с закрытыми ставнями.
Милая Вив! Я не тот, о ком ты мечтала! Я не увижу, как прекрасный вечер погаснет за деревьями моего леса. Я не увижу никогда, никогда чистого и прекрасного сияния заката милой жизни!
XXXXIII
Так был я наказан за ошибки, происшедшие не по моей вине. Если бы в отрочестве мне раскрыли красоту моего тела и тела женщины, — у меня не возникло бы любопытства, которое погубило меня. Мне говорили:
«Тело твое и всякое человеческое тело — постыдная вещь».
И вот меня измучили голод и жажда к этому телу, и я был обречен любить женщин только сквозь горечь греха.
Я покинул город. Блуждал по всему краю.
Посещал врачей.
— Правильный образ жизни… режим. — Все говорили одно и то же.
Я их не послушался и вернулся к Зверю.
Когда я вошел к себе, Од мне сказала:
— Видишь, я уже приготовила постель.
