Виктория Холт - Чудо в аббатстве
— Благодарю тебя, — пробормотала я.
— Ты знаешь, — спокойно произнес Саймон, — что самое большое удовольствие для меня — угождать тебе.
Я была так благодарна ему, что устыдилась своей неблагосклонности к нему. Я знала, Руперт хороший, добрый, но он покорно принял несчастье. Саймон же готов бороться.
— А теперь, ты выпьешь настой из трав, — приказала матушка.
Саймон поддержал ее:
— Прими его. Он пойдет тебе на пользу, да и матушка отвлечется за его приготовлением. Попытайся немного поспать. Потом Дойди с матушкой в сад, возьми садовую корзинку и нарежь роз. Можешь быть уверена, я скоро вернусь с вестями. А до моего возвращения ты должна отдохнуть.
Я подумала, как он хорошо понимает мое горе, и мое отношение к нему улучшилось. Я позволила матушке увести меня в комнату, куда она принесла мне настой из трав.
Она заставила меня лечь, села возле моей постели и рассказала о том ужасном дне. Они обедали, был подан пирог с бараниной, который так хорошо пек Клемент, когда появились люди короля. Я хорошо представила себе это. Я могла быть там. Я почти ощущала вкус пирога с бараниной, сдобренной травами матушки. Я чувствовала страх, у меня пересохло в горле. Я видела лицо дорогого отца, такое спокойное и покорное. Будто он знал, что произойдет. Он спокойно ушел с людьми короля и сел в барку, которая вошла в Тауэр через Ворота изменников.
Я проспала несколько часов. Наверное, оказала действие настойка из трав, которую дала мне матушка. Возможно, она думала, что единственное средство, с помощью которого я могу забыть на короткое время свое страдание, — это сон.
* * *К моей радости, свидание удалось организовать. Саймон подошел к моей комнате и попросил разрешения войти. Он стоял в дверях, улыбаясь мне. Свинцовые ставни пропускали мало света и отбрасывали тени, я снова увидела на его лице лисью маску, и мне стало стыдно — я помнила о его помощи.
— Завтра мы поедем к твоему отцу, — сказал Саймон. Я почувствовала огромное облегчение и была почти счастлива, несмотря на то, что знала, что в камеру к нему меня пропустят тайком и встреча будет короткой. Но мне казалось, что если я увижу его, то смогу чего-то достичь.
— Как мне благодарить тебя? — радостно воскликнула я.
— Моя награда — сделать все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, ответил Саймон.
— Я благодарна тебе, — сказала я ему.
Она наклонил голову и, взяв мою руку, поднес ее к губам. Затем ушел.
Не помню, как прожила тот день и еще ночь. На следующий день я надела камзол и штаны Руперта. Мои длинные волосы выдавали меня. Без колебаний я отрезала их. Теперь они доходили почти до плеч. Надев шляпу, я стала еще более походить на юношу.
Когда Саймон увидел меня, то пришел в изумление.
— Твои прекрасные волосы! — воскликнул он.
— Они отрастут. Я избавилась от них, чтобы походить на юношу.
Он кивнул, потом добавил:
— Скоро тебе исполнится семнадцать лет, госпожа Дамаск. А сейчас ты выглядишь, как двенадцатилетний мальчик.
— Поскольку ты решил, что я должна надеть камзол и штаны, тем лучше, ответила я.
— Ты пожертвовала своими длинными волосами за несколько кратких секунд свидания с отцом.
— Я бы пожертвовала жизнью, — промолвила я.
— Я всегда восхищался тобой, и ты знала это, но теперь мое восхищение безгранично.
Мы пошли к реке. Никогда не забуду представшую перед моими глазами мрачную серую крепость. Я представила, сколько людей смотрели на нее, зная, что где-то внутри в жуткой камере томится их любимый. Я много слышала о крепости, о подземельях, из которых невозможно убежать, о страшных камерах пыток. Много раз я видела эту большою крепость, знала имена многих башен — Белая башня, Соляная башня, башня-Лучник, башня-Констебль и Кровавая башня, в которой не так давно были убиты два малолетних сына короля Эдуарда IV. Говорят, что их тела зарыты под тайной лестницей в той же самой крепости. Я узнала церковь Святого Петра, перед которой стояла Зеленая башня, трава у которой четыре года тому назад была обагрена кровью королевы Анны Болейн, ее брата и тех, кого объявили ее любовниками.
А теперь мой собственный отец мог присоединиться к этой когорте мучеников.
Уже стемнело, когда мы поплыли вверх по реке. Саймон сказал, что это время лучшее для поездки. На фонарной башне горели сигнальные огни. Их зажигали с наступлением сумерек на всю ночь. На реке было неуютно. Мы приближались к каменным стенам.
Наконец мы остановились, и Саймон помог мне сойти на берег. Из тени вышел знакомый ему стражник.
— Я подожду здесь, — сказал Саймон.
— Смотри под ноги, мальчик, — сказал стражник. Я не знала, считал ли он меня мальчиком на самом деле или знал, кто я. Сердце мое сильно билось, но не от страха. Я думала только об одном: сейчас я увижу отца.
Стражник сунул мне в руку фонарь.
— Неси его, — сказал он, — и ничего не говори. Камни под ногами были сырыми и скользкими. Я шла осторожно, боясь поскользнуться. Мы шли по узкой галерее, пока не подошли к двери. Стражник достал связку ключей и открыл обитую железом тяжелую скрипучую дверь. Потом тюремщик осторожно запер ее за нами.
— Держись поближе, — приказал он.
Я повиновалась. Мы поднялись по винтовой лестнице и очутились в освещенном фонарями коридоре с каменным полом.
Перед темной дверью стражник остановился, выбрал нужный ключ и открыл дверь. Сначала я ничего не разглядела, потом радостно вскрикнула, увидев отца. Я поставила фонарь на пол и кинулась к нему.
Он сказал:
— Дамаск! О, Боже, я вижу сон!
— Нет, батюшка, неужели ты думал, что я не приду? — Я схватила его руку и горячо поцеловала.
Стражник вышел из камеры и встал за дверью. Мы с отцом остались одни. Прерывающимся голосом он промолвил:
— О, Дамаск, тебе не следовало приходить. Я знала, что его радость огромна, как и моя, но страх за меня был еще больше. Я тронула рукой его щеку:
— Неужели ты думаешь, что я не пришла бы? Я ни перед чем не остановлюсь… ни перед чем…
— Ты всегда была моей любимицей, — прошептал он. — Дай, посмотрю на тебя. — Он взял в руки мое лицо и с удивлением сказал:
— Твои волосы?!
— Я их отрезала. Мне пришлось переодеться юношей.
Он прижал меня к груди:
— Родная моя, надо так много сказать, а времени мало. Все мои мысли о тебе и маме. Ты должна будешь позаботиться о ней.
— Ты вернешься к нам, — с жаром ответила я.
— А если нет…
— Нет, не говори так. Ты вернешься. Я больше ничего не хочу слышать. Мы что-нибудь придумаем… Ну, как ты мог сделать что-то плохое! Ты, добрее которого нет на свете…
