Виктория Холт - Испания для королей
Выбившись из сил и остановившись, чтобы перевести дыхание, она увидела перед собой стены монастыря святого Павла.
Уже стемнело, а Сусанна все еще не вернулась.
Диего обезумел от тревожных предчувствий. Он обошел все улицы Севильи, объехал окрестности. Побывал на берегу Гвадалквивира, где выкрикивал имя дочери и умолял ее вернуться домой.
Но ее нигде не было.
Он уже представлял ее бредущей в какое-нибудь ближайшее селение, в темноте, подстерегаемой разбойниками и прочими искателями приключений, не ведающими уважения к женской чести и достоинству. Это было невыносимо. Диего уже не думал о почти подготовленном восстании против севильских инквизиторов.
Наконец он нашел ее.
Сусанна медленно брела по улице, прямо ему навстречу, но, казалось, не видела его и не понимала, где находится и куда держит путь.
Он подбежал к ней, обнял ее, осыпал лицо жаркими поцелуями. Она дрожала и не могла произнести ни слова, однако безропотно пошла с ним в сторону дома.
– Маленькая моя, как я за тебя тревожился! – говорил он. – Больше никогда не убегай от меня. Что случилось, того уже не исправишь, но главное – мы всегда будем вместе, ты и я. Прошу тебя, больше никогда не убегай от меня.
Она покачала головой и чуть слышно пролепетала:
– Никогда… никогда…
У нее был такой отрешенный вид, что Диего, хорошо знавший ее чувствительную натуру, вновь забеспокоился. Он подумал, что перенесенное потрясение могло сказаться на ее рассудке.
Ведя ее к своему особняку, он нежно прошептал:
– Все будет хорошо, доченька. Вот мы и дома. Сейчас мы поднимемся к тебе, я укутаю тебя пледом, напою горячим травяным настоем. Мы справимся с твоим несчастьем, даю тебе слово. Что бы ни случилось, ты всегда будешь моей дочерью.
Они вошли в дом. Там было необычно тихо. Их встретил только один слуга. Увидев своего господина и Сусанну, он вдруг повернулся и, не сказав ни слова, скрылся за дверью.
Диего удивился. Войдя в прихожую, он увидел нескольких гостей, при его появлении молча поднявшихся со стульев. Это были инквизиторы.
– Диего де Сусан, – сказал один из них, – вы арестованы по постановлению святого трибунала. Следуйте за нами, мы отведем вас в монастырь святого Павла для дачи показаний по вашему делу.
– По моему делу? – возмутился Диего. – Я представляю интересы самых могущественных финансовых кругов Севильи! Вы не имеете права…
Инквизитор подал знак двум солдатам, и те схватили Диего за руки.
Сусанна упала в обморок.
На следующий день Севилью облетела новость. Все ее самые состоятельные жители оказались заточенными в кельях монастыря святого Павла. О том, какая участь их там ожидала, догадаться было нетрудно. Инквизиторы уже дали понять севильцам, что все угрозы святого трибунала будут приведены в исполнение.
Аресты продолжались. Не означало ли это, что монастырские кельи превратились в камеры пыток?
Сусанна, лишившаяся чувств в ту минуту, когда солдаты схватили ее отца, очнулась лежащей в постели, в своей комнате. Собравшись с силами, она встала и только тогда осознала весь ужас случившегося. Сейчас ее терзали муки раскаяния.
Это она привела в дом инквизиторов: в порыве неудержимой ярости пришла в монастырь святого Павла и рассказала о тайных сходках, в которых участвовал ее отец.
Что теперь сделают с ним и другими узниками этого монастыря? Если их и в самом деле будут пытать, она никогда не простит себе своего предательства.
Существовал только один способ успокоить ее совесть. Нужно было не верить в рассказы о методах, которыми, якобы, на допросах пользуются инквизиторы. Да, они просто зададут арестованным несколько тактичных вопросов. В результате заговор будет раскрыт, и ее отец беспрепятственно вернется домой.
Она вышла на улицу и вскоре оказалась стоящей возле каменных стен монастыря святого Павла.
– Отец, – всхлипывала она, – я этого не хотела. Я не знала, что все так обернется…
Она постучала в ворота и попросила провести ее к настоятелю.
– Отпустите моего отца, – умоляла она монахов. – Отпустите, а взамен возьмите меня. Это я должна быть на его месте.
– Девчонка совсем спятила, – сказал святейший приор, приведенный вскоре одним из монахов. – Пусть убирается прочь, она нам больше не нужна.
Тогда Сусанна ударила кулаками в монастырскую стену, зарыдала и плакала до тех пор, пока силы не оставили ее и она не сползла на сырую истоптанную босоногими доминиканцами землю. Ее пальцы цеплялись за поросшие мхом валуны, больше полувека тому назад положенные строителями монастыря, растрепанные волосы скрывали лицо, и она скорее походила на нищенку, чем на избалованную дочь самого богатого купца Севильи.
Корчившаяся в судорогах, она через какое-то время привлекла внимание прохожего.
– Встань, чадо мое, – тронув ее за плечо, сказал он. – Каким бы ни было твое горе, слезами ему не поможешь.
– Я недостойна жить и ходить по этой земле, – простонала она и подняла заплаканное лицо.
– Какой грех лежит на твоей совести?
– Величайший из всех, какие только может совершить смертный. Я предала человека, которого любила больше всех на свете и который с самого раннего детства окружал меня заботой и вниманием. Сейчас он находится вот за этой стеной, и я не знаю, что с ним происходит, но какой-то внутренний голос говорит мне, что страдает он безмерно. Это я стала причиной его страданий – я, не видевшая от него ничего, кроме добра! Вот почему я плачу и прошу Господа о смерти.
– Дитя мое, ступай домой и молись – о человеке, которого ты предала, и о себе. Только молитвы сейчас могут утешить тебя.
– Кто вы? – спросила она.
– Регинальдо Рубино, епископ Тибериадский. Я знал твоего отца. Его обвинили в заговоре против святого трибунала. Ступай домой и молись, дитя мое, ибо сейчас твоему отцу нужны твои молитвы.
Вот когда Сусанна по-настоящему впала в отчаяние.
Она поняла, что этот мужчина сказал правду. У нее уже не было сомнений в том, что на Севилью обрушилась величайшая из трагедий, по сравнению с которой ее собственное горе вдруг стало надуманным, не стоящим даже одной ее слезы.
Изнывая от тоски и зловещих предчувствий, она вернулась домой. И хотя ей казалось, что ее отчаяние сейчас достигло глубины, невыносимой для человеческого сердца, она уже не плакала.
Вот и настал этот день.
Он был объявлен самым торжественным в истории Севильи – и оказался первым из мрачных празднеств такого рода, когда все горожане покидали дома, чтобы посмотреть на устроенное для них зрелище.
Во всех церквах звонили колокола. Начиналось первое из знаменитых севильских аутодафе.
