Ирина Сахарова - Роковая ошибка княгини
О-о, нет, вот так он как раз и не думал. Гораздо охотнее верилось в то, что с похоронами была такая спешка, чтобы не успели приехать они с Алексеем или Дружинин. Потому, что там было что-то такое, на что они могли обратить внимание.
И чем больше Иван Кириллович старался уверить его в своих искренних мотивах, тем больше Мишель убеждался в обратном.
— Допустим, я тебе верю. — Произнёс Мишель, когда Иван Кириллович замолчал, и стал пытливо смотреть на него: поверил или нет? — И в таком случае у меня к тебе остаётся два последних вопроса.
— Почему не пришла Катерина я не знаю. — Ответил Гордеев сразу же, и это было, кажется, единственной правдой, которую он сказал.
Катерина не пришла на похороны по собственной инициативе, для Мишеля это не стало неожиданностью. Она призналась, что просто не смогла бы вынести всего этого в одиночку. Про бабушку было заранее известно, что она не сможет пойти — известие о смерти дочери приковало её к кровати на двое суток, доктора едва ли вернули её с того света, когда она слегла. А больше у бедной Катюши никого не было, ни единого близкого человека или друга, не считая Сергея Авдеева, но он тоже на похоронах не присутствовал.
Что ж, кузину Мишель как раз не винил. Она была хрупкой и ранимой семнадцатилетней девочкой, рано потерявшей родителей. Юлия Николаевна, удочерив её, заменила ей и отца и мать, и была для неё единственным светом в окошке — неудивительно, что её смерть стала для Катерины ударом.
Но Мишеля волновало другое:
— Не о Катерине речь. Меня интересует, куда делся матушкин дневник?
В самую точку!
Иван Кириллович едва ли не подскочил на месте, услышав о дневнике. Сигара чуть не выпала из его пальцев, и он, тотчас же определив её в пепельницу, сложил руки на груди, чтобы не выдать своего волнения.
— Д-дневник? — Запинаясь, переспросил он.
«Странно, — подумал Мишель с удивлением, — он его явно не брал. Но куда же он тогда мог деться?»
— Дневник. Тот самый, который она всегда возила с собой, и хранила обычно на туалетном столике у изголовья кровати. Матушка любила записывать свои размышления на бумаге, всегда утверждая, что с нею делиться куда проще, чем с людьми — не осудит, не предаст. Ты знал бы об этом, если бы уделял ей больше времени.
— Мишель, я не понимаю! — Жалобно пробормотал Иван Кириллович. — Там не было никакого дневника! Слуги тщательно прибрались в её комнате, они сказали бы, если нашли что-то подобное.
Ну-ну, усмехнулся Мишель. И подумал, что, при желании, эту его фразу можно было понять двояко. «Тщательно прибирались»? После того, как матушка невинно выпила горсть таблеток, и легла на кровать, чтобы уснуть вечным сном?
Или после того, как кто-то расстрелял её из револьвера, разнеся комнату в пух и прах?
— Тогда второй вопрос. — Продолжил он, кивнув отцу в знак того, что принимает его ответ. — Куда исчез Кройтор, и почему его нигде не могут найти?
И ещё раз — в самую точку!
Прямо в яблочко.
Иван Кириллович заметно побледнел, его широкий лоб вмиг покрылся испариной.
— Кройтор? — Повторил он, очевидно, взяв за правило переспрашивать.
— Адриан Кройтор. — Терпеливо повторил Мишель. — Правая рука моей матери. Тот самый, что занимался её отелями, и вёл её дела.
— Ах, да, отели! — Спохватился Иван Кириллович. — Они ведь теперь к тебе переходят по завещанию. Если ты хочешь, я мог бы помочь, и…
— С отелями я разберусь, не волнуйся. — Заверил его Мишель. — А ты не ответил на мой вопрос.
— Я… я не… откуда мне знать? — Выкрутился-таки Иван Кириллович. — Я за этим румыном не следил, и, если хочешь знать моё мнение, он мне никогда не нравился, и я так и понял, зачем твоя мать пригрела у себя на груди этого аспида! Его не было в имении, когда это произошло. Должно быть, он узнал о её смерти, понял, что я его при себе ни на секунду не оставлю, взял деньги и сбежал. Как раз в духе его воровской цыганской натуры!
— Ты? А причём здесь ты, если прямой наследник — я? — Снова дело попахивало бесконечными гордеевскими интригами, и Мишелю это всё больше не нравилось.
— Тебя не было в городе, и никто не знал, вернёшься ты с войны или нет. — Озвучил Иван Кириллович жестокую правду. — В твоё отсутствие все дела переходили либо ко мне, либо к генеральше. Для Кройтора: одно другого хуже, твоя бабка ненавидела его ещё больше, чем я, и уволила бы без выходного пособия, будь он хоть трижды финансовым гением!
— Что ж, версия имеет право на существование. — Подытожил Мишель.
Ровно как и другая: то, что Кройтора попросту убрали с дороги, потому что он узнал что-то, чего не должен был знать. Он был привязан к Юлии Николаевне как никто другой, благодарный ей за то, что она вытащила его из какой-то неприятной истории, когда проездом оказалась в Букареште, и привезла с собой в Москву, вверив ему распоряжаться своими делами. Надо ли говорить, что он до последнего был бы ей верен, и вряд ли когда-нибудь предал.
Но он в глазах отца, разумеется, был негодяем, а вот продажный Воробьёв, после смерти княгини живо переметнувшийся на сторону её мужа — был большим молодцом и просто умничкой, честь ему и хвала!
Кройтор никогда не предал бы мать, подумал Мишель, а значит, причина его исчезновения заключалась в другом. Что отец никогда не любил его — это правда. Мог ли он повлиять на то, чтобы бедного румына никто и никогда больше не нашёл? Почему-то Мишель в этом не сомневался. Как и в том, что дальнейший разговор с Гордеевым не имеет смысла.
Сложив записку, он убрал её во внутренний карман своего чёрного пиджака, кое-как улыбнулся и сказал:
— Спасибо за откровения, пускай они такие же лживые, как и ты сам. Пока это всё.
— Пока?
— Да, пока. До тех пор, пока я не найду доказательств. — Совершенно спокойно сказал Мишель.
— Доказательств?! — Иван Кириллович встал из-за своего места, чтобы проводить его, вид при этом имея весьма недовольный. — Доказательств чего?
— Твоей лжи, разумеется. — Просто ответил Волконский. — Я же вижу, что ты мне нагло врёшь, но просить тебя откровенничать по-хорошему бессмысленно. Что ж, не хочешь — не надо.
— Миша, я прошу тебя, будь благоразумным! — Взмолился Гордеев, сложив ладони вместе. — У тебя паранойя, тебе после окопов везде мерещатся заговоры! Я знаю, как ты любил мать, но, увы, это не повод разбрасываться такими сильными обвинениями, и ты не должен…
— Отец, — мягко перебил его Мишель, взглянув Ивану Кирилловичу в глаза, — если вдруг выяснится, что ты приложил руку к её убийству, чтобы жениться на этой учительнице, я клянусь тебе, я превращу твою жизнь в ад.
