Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…
— Ты совершаешь ошибку, Andre, — глухо проговорила Марья Афанасьевна. — Faute d'école [205]. Опомнись! Одумайся! Вон Алевтина Афанасьевна писала ко мне, что есть на примете у нее…
— Я уже все решил, ma tantine, — коротко, но именно эта реплика, тон его голоса ясно сказала женщинам, что Андрея уже не переубедит ничто, никакие доводы рассудка.
— Что ж, — скривила губы графиня. — Езжай, пробуй убедить Михаила Львовича в достойности своей персоны в зятья его. Я же даже словечка не замолвлю за тебя в том, так и знай! Не думаю, что он распахнет для тебя отцовские объятия, скорее погонит вон, как сделала бы то я, будь я на его месте!
— Не думаю, что он сделает то, так сильно любя свою дочь. Ее выбор станет и его выбором, уверен в том. А что касается ее решения, то она его уже сделала.
— Думаешь, вскружил ей голову уже? Ну что ж! Что ж! — графиня недовольно отодвинула от себя и тарелку с кашей, и пару с кофе, который так любила пить по утрам, расплескав при том напиток на скатерть. — Отменное утро, отменное! Эй, там! Заложите скорее Андрею Павловичу коляску! Он же так спешит положить свою голову в удавку, что тянет себе сам на шею!
— Excusez-moi! [206] — Андрей поднялся на ноги, вышел вон из-за стола, зная, что вспыльчивая натура тетушки уже берет над благоразумностью верх, что скоро будет сказано то, что он с трудом сможет впоследствии ей простить и за что ей самой будет впоследствии стыдно и горько. Да и требовалось почистить мундир и запылившиеся сапоги для визита в соседнее Милорадово, привести себя в порядок. Но то настроение, с которым он возвращался в усадьбу нынче поутру, уже ушло. Снова ступила в душу прежняя тоска, словно словесная пощечина тетки привела его в чувство, вернуло столь привычное ему хладнокровие и некую отстраненность. То только к лучшему было — не стоило ехать к Шепелевым с эмоциями свойственными лишь глупой влюбленности.
А Марья Афанасьевна уже выплескивала свой гнев на окружающих, как обычно: разбранила лакеев, что по ее мнению, не слишком спешно прибирали безобразие на столе, помедлили заменить ей кофе, упустили одну из болонок в глубину парка, засмотревшись на господскую ссору на террасе.
— Нет, тот ему откажет, — бубнила она себе под нос, зачем-то мешая ложечкой горячий кофе, совсем забыв про стакан холодной воды, что стоял рядом [207]. — Он ему откажет, ведь он понимает, что этот марьяж [208] … этот марьяж из ряда вон!
А потом вдруг затихла, задумалась. Неужто и правда откажет Андрею Шепелев? Неужто и вправду отвернет от дома ни с чем? Это ее-то Андрея? Пусть он не так красив, как могут быть красивы мужчины, вон как тот же братец Аннет, но зато вполне пригож и лицом, и статью, и вид его не так холоден и заносчив, как бывает у красавцев. Ведь недаром столько девиц вздыхало и вздыхает (да и к чему таить-то — будет вздыхать еще долго) по нему. Недаром вскружил голову этой красавице уезда, держащих своих воздыхателей на долгом поводке.
И пусть Андрей не богат, как этот князь Чаговский-Вольный, что мрачной тенью кружил над mademoiselle Шепелевой нынешней зимой. Но зато уж выкупил из двойного заклада одно имение и, Бог даст, выцарапает из опекунского совета второе. А там уж и ее к себе Господь приберет, тогда вовсе Андрей станет побогаче самого Шепелева. Пусть подумает Михаил Львович о том, пусть подумает!
Ох, и отчего только этот князь предложение не сделал зимой?! Да только вряд ли приняла бы его Анна Михайловна — Марья Афанасьевна давно заметила, как у той глаза горят, как сразу она находит взглядом Андрея… Ох, и дурно то, дурно! Рано еще, ой, как рано…!
— Я прошу вас! — вдруг тихо прошелестел шелк подле графини, и той пришлось очнуться от своих раздумий, взглянуть на Марию, которая бросилась на колени перед Марьей Афанасьевной, сжала ее руки с силой, аж поморщилась графиня. — Я прошу вас!
Слезы стояли в горле комком, душили ее ныне. Как ей пережить, если Андрей женится на этой холодной и высокомерной соседке графини? Пусть та забирает себе кого угодно в свои ручки, только не его! Она не стоит даже мизинца Андрея, только вывернет его душу, никогда не станет той женой, которую Маша желала бы ему. Эта мерзавка никогда не станет ею, Машей! Никогда не полюбит его, как любит она! Она пережила бы, если бы Андрей Павлович женился на невесте из Москвы или губернии, но только не она, не Аннет! Кто угодно!
— Я прошу вас, прошу вас, Марья Афанасьевна, — Маша горячо шептала, сбивалась в словах, пытаясь донести до графини причины, отчего ей стоит встать против этого брака. — Прошу вас — остановите его! Он не понимает… не понимает!
— Vous auriez avantage à vous taire [209], - холодно произнесла графиня, взирая с высоты на слезы своей подопечной, на ее вмиг опухшие глаза. Не стоит женщине использовать слезы, как оружие, коли становится так дурна!
— Вы не понимаете! — плакала Мария, сжимая ее ладони. Графиня высвободила из ее хватки руку, достала из рукава тонкий платок и подала ей со вздохом.
— Это вы не понимаете, мое дитя, — устало проговорила она. — Что толку лить слезы нынче, когда еще ничего не решено. Кто ведает, быть может, Михаил Львович и откажет Андрею Павловичу в его намерениях?
— Вы же знаете… знаете, что Андрей прав. Что monsieur Шепелев поступит согласно воле своей дочери, а она уже пожелала… она желает видеть его подле себя… у ног своих и только! — Мария не смогла договорить, захлебнулась слезами, пряча лицо в подоле платья графини, ища ту поддержку, что получила бы от матери. Будь ей графиня матерью, разве погладила бы она только просто и ласково по аккуратно уложенным локонам, разве только проговорила бы мягко то, что сказала графиня?
— Моя душенька, мой тебе совет — забудь о том, что шепчет неразумное сердце, что оно требует. Я ныне ясно вижу, что совершила ошибку, позволив тебе остаться в деревне, поддавшись твоим уговорам не ехать с мужем. Не со мной ты желала остаться подле, его ты желала увидеть, Андрея Павловича, n'est-ce pas? Бедное мое дитя! Я думала, что ты только влюблена в него, а ты… Он не ответит на твои чувства, душа моя. Никогда! Оленины, коли любят, то сразу, будто в омут с головой. Уж поверь мне! Раз в душу не попала Андрею Павловичу тут же, то и ждать не стоит. Оттого и развести я пыталась вас, как могла. От греха подальше. Потому, если что и будет, то никак не любовь с его стороны, — графиня покачала головой, прикусывая нижнюю губу, снова погладила плачущую Машу по каштановым кудрям. — Да, падают-то Оленины в любовь быстро, а вот выпутываются из нее долго и мучительно…
— Но ведь все-таки забывают…? — подняла Мария взгляд, полный надежды, на графиню. Та только головой покачала — это ж надо, а ведь действительно любит…! А потом до них донеслись через распахнутые настежь окна едва слышные голоса из передней дома, и Маша вдруг одним рывком вскочила на ноги, бросилась прочь с террасы, сама не понимая, зачем бежит туда. Только одна мысль билась в ее голове: «Остановить! Остановить, пока не поздно!».
