Маргарет Макфи - Западня для лорда
— Я поговорил со всеми, кто может быть нам полезным, когда дело дойдет до суда, но…
— Ротерхем был герцогом. От его убийства не удастся откупиться никаким количеством денег и никакими связями. Властям нужно покарать преступника, подав тем самым пример обществу.
— Наверняка что-то можно сделать. — Отец посмотрел на Линвуда. — В этом деле ключевую роль играют показания мисс Фокс. Всем остальным можно пренебречь, но только не этим. Вот если бы она внезапно исчезла.
— Не смейте ее трогать!
— Я имел в виду подкуп. Ты всегда думаешь обо мне самое худшее.
— Интересно, с чего бы это?
Отец потупился.
— Я отдам ей все свои деньги до последнего пенни, если понадобится.
— Предупреждаю, держитесь от нее подальше.
— Неужели ты думаешь, что я буду сидеть и ждать, пока тебя повесят из-за какой-то шлюхи?
— Что бы вы ни думали, она не шлюха. Если меня повесят, за такое не страшно и умереть, вы не находите?
Закрыв глаза, отец принялся медленно массировать себе лоб.
— Какого черта ты вообще ей это рассказал?
— Мы с мисс Фокс играли в очень опасную игру. Я сделал ставку и проиграл.
— Да ей на тебя наплевать! Завтра она возвращается на подмостки Ковент-Гардена. Все билеты, до последнего, распроданы за цену вдвое больше обычной.
— Пообещайте мне, что она не пострадает, — произнес Линвуд.
— Я не стану причинять ей зло, — ответил отец, но Линвуда его слова не убедили.
— Поклянитесь жизнью Мэриэнн.
В глазах отца отразилась боль.
— Клянусь, — с презрением произнес он. Лишь тогда Линвуд уверовал в безопасность Венеции.
Отец и сын переглянулись.
— Черные деяния моего прошлого настигают моих детей, сначала дочь, теперь и сына.
Некоторое время ни один из них не произносил ни слова.
— Мне самому следовало бы убить Ротерхема, — наконец вымолвил отец.
И снова воцарилось молчание.
— Есть много слов, которых я никогда не говорил тебе, Френсис. Я раскаиваюсь в том, как обращался с тобой все эти годы. Мой отец воспитывал меня в строгости, и так же я поступал с тобой. Думал, это научит тебя противостоять жизненным трудностям. Но я был жесток и слишком критичен и сожалею об этом.
Линвуд посмотрел на него.
— В прошлом я совершил множество ошибок, Френсис. Я поступал эгоистично, сурово и безжалостно, но знай, я отдал бы жизнь, чтобы исправить то, что причинило боль Мэриэнн и тебе. Я не могу изменить случившегося с Ротерхемом, зато могу сказать, что люблю тебя и всегда гордился таким сыном, как ты. Мне следовало сказать тебе это давным-давно.
Повисло молчание. Мисборн положил руку Линвуду на плечо:
— Сынок. — Кивнув, он встал из-за стола. — Я приду завтра утром, и послезавтра тоже, и буду приходить до самого суда.
Подойдя к запертой двери, он постучал, чтобы его выпустили.
— Благодарю вас, — прошептал Линвуд.
Остальные слова так и остались невысказанными.
На следующее утро Венеция и Элис сидели друг напротив друга за завтраком. На Элис была красивая розовая ночная сорочка, поверх которой накинут халат, на Венеции — простое платье серого цвета, которое она получила от модистки. Волосы были собраны в узел на затылке, лицо лишено всякой косметики. Дворецкий поставил на стол перед ней большой серебряный поднос с корреспонденцией.
— Почему бы тебе не отложить эти письма подальше? Прочтешь, когда будешь чувствовать себя лучше, — с тревогой произнесла Элис.
Венеция лишь покачала головой:
— Нужно разобраться с ними прямо сейчас. Я в порядке, правда.
— Ты мне такой не кажешься. Похоже, не спала уже много ночей подряд.
Грустно улыбнувшись, Венеция посмотрела на кофейную чашку.
— Я не могу перестать думать о нем.
— Неудивительно, после всего, через что тебе довелось пройти. Но ты поступила правильно, даже, не сомневайся в этом.
— Вот как? — Она посмотрела на подругу. — Он не выгораживает себя, а это значит, смертного приговора не миновать. — Она поморщилась. — Его повесят. Почему он так себя ведет? Это же глупо.
Элис лишь пожала плечами:
— Возможно, в нем пробудилась совесть, и он решил понести заслуженное наказание, но никак не может заставить себя сделать признание.
— Не могу избавиться от ощущения, что я что-то упустила, неправильно поняла ситуацию. Это гложет меня день и ночь. — Она посмотрела на свои руки. — А еще чувство вины.
— Тебе не в чем себя винить.
— Разве? — Венеция воззрилась на подругу. — Все лондонские газеты трубят о моем участии в этом деле, и ничего тут не изменить. Именно я пошла в полицию и рассказала то, в чем признался мне Линвуд. И остальное тоже.
— Он же пытался убить тебя! У тебя не было иного выбора, кроме как обратиться в полицию.
Покачав головой, она снова подумала о взгляде, которым Линвуд смотрел на нее после того, как спас из пламени. То был не взгляд убийцы. В его глазах отражалось то же, что лежало у нее на сердце: боль, недоверие, любовь:
— Элис, а что, если он невиновен? — озвучила она вопрос, мучивший ее долгими бессонными ночами.
Воцарилось напряженное молчание.
— Как тебе такое в голову могло прийти? Он виновен, и точка. Каждый день против него находят новые улики. Невиновный человек станет отрицать, что совершил преступление, Венеция. Положа руку на сердце, он во всеуслышание заявил бы, что не убивал Ротерхема. Но Линвуд этого не делает.
При иных обстоятельствах Венеция сама стала бы утверждать то же самое. Это казалось логичным объяснением. Так считал весь Лондон. Но ведь Лондону не было известно, сколь далеко зашли отношения между Линвудом и Венецией.
— Он не может не быть виновным.
С какой бы легкостью ни дались Венеции эти слова, они не могли изменить того, что подсказывало сердце.
Она просматривала письма, не вскрывая ни одного, зная — это всего лишь предложения от журналистов рассказать историю или от джентльменов, желающих сделать ее своей любовницей. Тут ее внимание привлекло одно письмо, отличающееся от прочих. В правом верхнем углу была напечатана особая марка. Отбросив другие конверты в сторону, Венеция вытянула этот и перевернула его. Отправителем значился Олд-Бейли[9].
Екнуло сердце, защемило в желудке. Дрожащими пальцами она сломала печать и, развернув лист, стала читать. Новость сломила ее.
— Что случилось, Венеция? Ты побледнела как мел.
— Суд над Линвудом назначен через две недели, — произнесла она, едва шевеля губами.
— Тем скорее ты от всего этого избавишься.
— Меня вызывают в качестве главного свидетеля.
