Елена Арсеньева - Последнее лето
А вот у Савельевых начиналась жестокая головная, сердечная и даже зубная боль, когда они задумывались о том, что придется породниться с таким семейством. К тому же, учитывая, что Аксаковы жили если и не мирским подаянием, то более чем скудно, они не могли изгнать из голов мысли о том, что Варька – богатая невеста, а после смерти отца станет раз в десять богаче, и такая невеста – желанная добыча для любого авантюриста, тем паче – такого нищего краснобая, как Дмитрий Аксаков… Больше всего на свете они желали бы никогда и ничего не знать об Аксаковых.
Сам Савелий Савельев жил по принципу «нраву моему не препятствуй», однако против Вари был бессилен. Терпел и со страхом прозревал дочкино будущее.
– Понимаете, Савелий Савельевич, – проповедовал между тем потомок le grand Dimitry, алчный охотник за приданым савельевской наследницы, – за целые столетия наш омертвелый в обрядах бюрократизм отдавал сам себя гипнотическим внушениям о том, что все благополучно, что нас никто не посмеет тронуть, что мы всех устрашим одним видом, и поэтому нет нужды готовиться к войне. По крайности, достаточно только делать вид, что мы готовы.
– Какая война, Дмитрий Дмитриевич, вы о чем? Зачем нам такие страсти-ужасти выслушивать? – всплеснула руками Марья Ивановна, супруга Савелия Савельевича.
Вот! Баба, а понимает!
Но этот, кавалер-то наш, разошелся, словно тетерев на току:
– Японцы дали нам жестокий урок. А он на пользу нам послужил, скажите? Этот вредный самогипноз до сих пор продолжается. На нем основана наша национальная беда. Мы по-прежнему думаем, что унаследовали от предков всемогущее государство, неприступное, как слон среди мелких зверушек, и потому беспокоиться нечего – шапками, мол, закидаем! Но та же японская война показывает, что величие наше во многом, к сожалению, мнимое.
– Что, думаешь, не выстоять нам против германца? – неприязненно, уже с трудом сдерживаясь, проговорил Савельев.
– Будущее покажет, – пожал плечами Дмитрий. – Хочется верить, что с первых же залпов всю гвардию не повыбьют, у нее еще будет время показать и строевую выучку, – в голосе отчетливо прозвучала горькая насмешка, – и умение цеплять аксельбанты.
– Охти мне! – прошептала до смерти перепуганная Марья Ивановна, глядя то на багровеющее лицо мужа, то на бледного Дмитрия, то на Варю, глаза которой так и перебегали с лица отца на лицо жениха.
Савельев едва не задохнулся – до того разозлился.
– Вы, Дмитрий Дмитриевич, младоваты еще летами с таким презрением о русской гвардии судить. Пороху не нюхали-с!
– Простите меня, Савелий Савельевич, но и вы тоже его не нюхали-с, – твердо («Нагло!» – решил Савельев) проговорил Дмитрий Аксаков.
Из глаз Савельева вылетели две молнии и, конечно, испепелили бы наглеца на месте, однако Варенька прикрыла жениха собой и с наигранной веселостью засмеялась:
– А вы знаете, как Олимпиада Николаевна немцев боится? Ну, ты ее должен помнить, Митя, это тетя Сашеньки Русановой, – пояснила она Дмитрию, который славился своей забывчивостью и оттого не единожды попадал в неловкие положения. – Мы у них в Доримедонтове гостили, помнишь? Ну, она немцев даже не боится, а ненавидит, и ненависть ее – сущая мания. Ей повсюду мерещатся германские козни, чуть что не так, значит, это действие каких-то темных немецких сил. Спорить с ней бесполезно! Вильгельм-де подкупает ее горничных, которые по его заданию доставляют Олимпиаде Николаевне всевозможные неприятности, чаще всего новые чулки рвут. Да и лекарства из аптеки тоже в любой момент могут быть подменены какой-нибудь отравой.
– Чушь какая, – пробормотал Дмитрий. – Удивляюсь, как ты с Русановыми дружишь? Сашенька твоя с ее страстью к какому-то смазливому актеру… В детстве она была и то разумней, чем теперь! Отец, у которого роман с актрисою… Какие-то пошлости! Теперь еще тетка полубезумная. Больно нужна она Вильгельму, чулки ей рвать!
– Молоды вы еще судить о людях, жизнь поживших, тем паче наших добрых знакомых, – проскрежетал Савелий Савельевич, не замечая, что повторяется, сдерживаясь уж вовсе из последних сил и ничего так не желая, как швырнуть в Аксакова медный шандал с задымившейся свечой. – Между прочим, ваш монокль-с весьма пруссаками любим, знаете-с? Вроде бы русскому офицеру негоже…
– Что касается моей молодости, – перебил Дмитрий, который был упрям, как некое животное с длинными ушами и хвостом метелкою, и никогда не умел вовремя смолчать, – я, конечно, в 1904 году не дорос еще воевать, зато отлично помню поговорку народную, которая тогда ходила: «Воюют макаки и кое-каки!» Не приходилось слышать, господа? А мне – да, и неоднократно. Нетрудно догадаться, кому какой эпитет принадлежит. Честное слово, я бы предпочел называться макакою… Боюсь, что новая война тоже окажется войной кое-каков с превосходящими силами противника!
– Окстись, батюшка! – замахала руками Марья Ивановна. – Неужто будет война?! И с кем?!
– Никакой! Войны! Не! Будет! – взревел Савелий Савельевич, вскакивая. Тяжелый стул с грохотом упал.
– Ой, мы чуть не забыли! – так и подскочила Варя, понимая, что пора уносить ноги, не то быть ее неуживчивому возлюбленному биту. – Мы же собирались сегодня посмотреть в Художественном электротеатре программу. Нынче два «Фарса» и сверх программы – три «Танго». Картина «Танго» поставлена три раза по желанию публики ввиду исключительного состава артистов, исполняющих модный танец.
– Что ж это за танец такой, танго? – Марья Ивановна вовсе не была такой уж глупой, какой привыкла себя подавать. Просто она знала, что мужу очень нравится считать ее гусыней, ну и на здоровье! Сейчас она изо всех сил изображала интерес, которого вовсе не испытывала, только бы отвлечь внимание Савелия от дочкиного жениха, смягчить отцовский гнев.
– Красота неописуемая!
– Редкостная чепуха! – в один голос подали взаимоисключающие реплики Варя и Дмитрий, взглянули друг на дружку возмущенно и расхохотались.
– Погоди, помолчи! – махнула рукой Варя и затараторила: – На Полевой улице, дом 73, открылись курсы танцев Мишель-Михайленко. Вот, я списала объявление! – Она вытащила из карманчика юбки листок и с выражением прочла: – «Настоящий балетный и национальный «Танго» и бальный менуэт. Прием ежедневно во всякое время». Ну, бальный менуэт нам вроде ни к чему…
– А по мне, лучше менуэт изучить, чем бродить, цепляясь друг за дружку, вихляясь ногами, в вашем танго, – возразил Дмитрий.
– Как это – ногами вихляясь? – удивилась Марья Ивановна.
– Да вот так! – Дмитрий порывисто вскочил и принялся выписывать по полу восьмерки, неуклюже цепляясь носком за носок. – Кавалер вот этак стоит, а дама вокруг него крендельки пишет. И поза у них самая дурацкая: щека к щеке.
