Японский любовник - Альенде Исабель

— Навсегда — это долго, Альма. Думаю, мы снова встретимся в лучших обстоятельствах или в лучшей жизни, — ответил Ичимеи, стараясь сохранять хладнокровие, но ледяная тоска перехлестнула через край его сердца, и голос его задрожал.

Они обнялись как бездомные сироты любви. У Альмы подгибались колени, она почти уже упала на крепкую грудь своего любовника, почти уже призналась во всем, вплоть до самых дальних уголков стыда, почти умоляла взять ее замуж, почти согласилась жить в хижине и растить полукровок, почти пообещала быть послушной женой, отказаться от живописи по шелку, от роскоши Си-Клифф и от блестящей будущности, которая полагалась ей по праву рождения, она готова была пожертвовать и большим ради него и ради соединявшей их редкостной любви. Возможно, Ичимеи все это почувствовал и в своем благородстве уберег от этой жертвы, запечатав рот чистым коротким поцелуем. Не выпуская Альму из объятий, он подвел ее к двери, а потом и к машине. Ичимеи еще раз поцеловал ее — в лоб — и пошел к своему рабочему грузовичку, не оборачиваясь на прощание.

11 июля 1969 года

Альма, наша любовь неизбежна. Я знал это всегда, но на протяжении многих лет пытался выполоть ее из своих мыслей, раз уж не мог освободить от нее сердце. Когда ты бросила меня, ничего не объяснив, я этого не понимал. Я чувствовал себя обманутым. Но во время первого путешествия в Японию у меня было время успокоиться, и в конце концов я признал, что потерял тебя в этой жизни. Я перестал терзаться бесполезными размышлениями о том, что же у нас пошло не так. Я не ждал, что судьба нас вновь соединит. Теперь, после четырнадцати лет разлуки, когда я думал о тебе каждый день из этих четырнадцати лет, я понимаю, что мы никогда не будем мужем и женой, но мы не можем и отказываться от чувства, которое нас наполняет. Я предлагаю тебе существование в мыльном пузыре без соприкосновения с миром на всю оставшуюся жизнь — и после смерти тоже. От нас зависит, будет ли эта любовь вечной.

Ичи

ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ

Альма Мендель и Натаниэль Беласко сочетались браком на закрытой церемонии в саду Си-Клифф; с утра было тепло и солнечно, но постепенно становилось все холоднее и темнее: набежавшие тучи отражали душевное состояние новобрачных. Под глазами у Альмы залегли мешки цвета баклажана, ночь она провела без сна, терзаемая тысячей сомнений, а как только увидела раввина, кинулась в ванную — ужас пробрал ее до кишок, но Натаниэль заперся вместе с невестой, уговорил сполоснуть лицо холодной водой и вообще держать себя в руках и всем улыбаться. «Ты не одна, Альма. Я с тобой и сейчас, и навсегда», — пообещал он. Раввин поначалу отказывался проводить обряд, поскольку новобрачные были двоюродные брат и сестра, но все-таки был вынужден примириться с ситуацией, когда Исаак Беласко, самый влиятельный член его общины, пояснил, что, если принять во внимание положение Альмы, не остается ничего лучшего, кроме как их поженить. Исаак поведал, что молодые люди любили друг друга с самого детства и их привязанность превратилась в страсть, когда Альма вернулась из Бостона, — подобные вещи случаются, таково уж человеческое естество, и в свете происшедшего их остается только благословить. Марта с Сарой предложили распространить какую-нибудь легенду, чтобы утихомирить сплетников: например, что польские Мендели удочерили Альму и поэтому она не является кровной родственницей, но Исаак не согласился. Они не могут усугублять случившееся столь явной ложью. В глубине души Исаак был рад соединению двух людей, которых он любил больше всех на свете, если не считать жены. И он был тысячу раз за то, чтобы Альма вышла за Натаниэля и осталась накрепко привязана к его семье, а не искала себе мужа на стороне, — тогда девушка останется при нем. Лиллиан предостерегала, что от кровосмесительных связей рождаются дефективные дети, но Исаак заявил, что это невежественное суеверие, такое явление научно обосновано только для закрытых общин, где кровосмешение повторяется из поколения в поколение. У Натаниэля с Альмой был другой случай.

После бракосочетания, на котором присутствовали только члены семьи, служащий бюро регистрации и домашняя прислуга, Беласко устроили торжественный ужин в большой столовой, которой пользовались только в особых случаях. Повариха с помощницами, горничные и шофер робели, сидя за одним столом с хозяевами, а прислуживали в этот день официанты из «Ernie’s» — самого роскошного ресторана в городе, который предоставил и еду. Это была идея Исаака: он таким образом решил публично подтвердить, что с этого дня Натаниэль и Альма являются мужем и женой. Домашней прислуге, знавшей новобрачных как членов одной семьи, было непросто свыкнуться с переменой; одна горничная, проработавшая у Беласко четыре года, вообще считала их братом и сестрой, потому что ей не говорили, что они двоюродные. Ужин начался в кладбищенском молчании, собравшиеся уставились в тарелки, все чувствовали себя неловко, но атмосфера оживлялась с каждым бокалом, который Исаак предлагал осушить за здоровье молодой четы. Веселый, жизнерадостный, подливающий вино себе и другим, Исаак казался здоровой и молодой версией того старика, в какого он превратился за последние годы. Лиллиан боялась, как бы у мужа не прихватило сердце, и дергала его под столом за брючину, призывая успокоиться. В завершение торжества новобрачные разрезали кремово-марципанный торт тем же серебряным ножом, которым много лет назад резали торт на своей свадьбе Исаак и Лиллиан. Простившись с каждым из приглашенных, они уехали из Си-Клифф на такси, потому что шофер уже порядком нагрузился и, не скрывая слез, что-то напевал на своем родном ирландском языке.

Свою первую ночь они провели в номере для новобрачных в Палас-отеле (там же, где Альма когда-то страдала на балах дебютанток) — с шампанским, цветами и конфетами. На следующий день они собирались лететь в Нью-Йорк, а оттуда на две недели в Европу — это путешествие было навязано им Исааком Беласко, хотя никому из двоих ехать не хотелось. У Натаниэля было в работе несколько судебных дел, и он не хотел оставлять контору, но отец купил авиабилеты, засунул ему в карман и убедил ехать, объяснив, что медовый месяц — это традиционная уловка: о поспешной свадьбе уже много судачат, не стоит добавлять новый повод. Альма переоделась в ванной и вернулась в комнату в ночной рубашке и шелковом халате с кружевами, который Лиллиан купила для нее, второпях собирая положенное приданое. Женщина приняла театральную позу, чтобы покрасоваться перед Натаниэлем, который ждал ее, не раздеваясь, сидя на банкетке в изножье кровати.

— Смотри во все глаза, Нат, другой возможности восхититься мной у тебя не будет. Рубашка уже жмет на талии. Не думаю, что смогу натянуть ее еще раз.

Муж расслышал в голосе Альмы дрожь, которую она не смогла скрыть за кокетливым комментарием, и похлопал по банкетке, приглашая сесть рядом.

— Альма, я не строю иллюзий. Я знаю, что ты любишь Ичимеи.

— Я и тебя тоже люблю, Нат, не знаю, как и объяснить. В твоей жизни наверняка была дюжина женщин — странно, что ты меня ни с кем не знакомил. Когда-то ты сказал, что если влюбишься, я первая об этом узнаю. После рождения ребенка мы разведемся, и ты будешь свободен.

— Альма, я не отказывался ради тебя от большой любви. И мне кажется крайне невежливым, что ты в нашу первую брачную ночь говоришь о разводе.

— Не шути, Нат. Скажи мне честно: я тебя вообще привлекаю? Как женщина, я имею в виду.

— До сих пор я считал тебя своей младшей сестрой, но при совместной жизни это может перемениться. Ты бы хотела?

— Не знаю. Я растеряна, опечалена, раздражена, у меня в голове кавардак, а в животе ребеночек. Ты заключил ужасную сделку, когда брал меня в жены.

— Это мы еще поглядим, но я хочу, чтобы ты Нала, я буду хорошим отцом для мальчика или для девочки.

— У него будут азиатские черты, Нат. Как мы это объясним?

— Альма, мы не будем ничего объяснять, а спрашивать никто не осмелится. Высоко поднятая голова и рот на замке — вот лучшая тактика. Единственный, у кого есть право задать вопрос, — это Ичимеи Фукуда.