Розалин Майлз - Королева
Нет, воли ей давать нельзя!
Но и самый факт ее существования колол меня, как заноза.
А рядом постоянно был Робин со своим нежным, неотступным припевом: «Выходите за меня замуж, мадам, выходите за меня замуж…»
Меня бросало от нее к нему, словно раскрученный ребенком волчок, и казалось, мы с Робином без остановки отплясываем старую деревенскую джигу;
…выйди замуж, замуж, замуж,
Выйди замуж за меня…
А чтобы я скорее согласилась, он пустил слух, будто мы собираемся пожениться, будто я приняла его предложение, будто мы уже женаты. Раз, когда мы вернулись с охоты, все мои дамы упали на колени и, целуя мне руку, спросили, следует ли им целовать руку также и лорду Роберту.
Я нервно рассмеялась:
— С чего бы это?
Разумеется, первой ответила беззастенчивая Леттис:
— Мы слышали, что сегодня днем вы обвенчались.
Я наградила ее яростным взглядом:
— Не все, что вы слышите, правда!
А что, если бы это случилось само собой — если бы я потеряла голову, как деревенская простушка, или поддалась порыву, как Екатерина!
Когда нервы на пределе, характер портится.
Как-то вечером в присутствии я потребовала музыки. Вкруг помоста стояли мои дамы Кэри и Радклифф, Уорвик и Снакенборг, дочь моего двоюродного деда Говарда Дуглас, леди Шеффилд, и не забудьте про кузину Леттис — впрочем, забудешь про нее, как же! С ними же стоял Робин, а чуть поодаль, среди моих кавалеров, новые придворные, Хенидж и Хаттон.
Хенидж…
Красавец, пониже Робина, но отлично сложенный, сильный, с суровыми, улыбающимися глазами, он умел так особенно смотреть на женщин…
Заиграла музыка, Робин шагнул к трону. Павана была одной из наших любимых — «Вернись, о нежная моя» — медленная, настойчивая.
— Миледи!
Когда Робин поклонился, меня обуял бес.
Я холодно повернулась к Хениджу. «Идемте, сэр», — распорядилась я, к досаде Робина, проплыла мимо него в объятиях Хениджа и отплясывала с ним так, что стерла шелковые подошвы на башмачках.
На следующий вечер я танцевала с Хаттоном, покуда, к моей ярости, Робин не пригласил сперва Дуглас Шеффилд, затем Леттис. Дуглас я еще стерпела, но Леттис…
Смотреть, как они пляшут, как прыгают ее пышные груди, как она смотрит на него снизу вверх большими, чуть раскосыми карими глазами, как он вертит ее, поднимает — нет, это было невозможно вынести!
— Милорд!
Мой голос прозвучал громко, слишком громко и резко.
Он одним прыжком очутился рядом.
— Мадам!
Мы поссорились, с обеих сторон были произнесены обидные и непростительные слова. Но по крайней мере я вернула своего улетевшего соколика, потому что не могла без него жить.
В тот вечер в моей опочивальне, когда последние свечи догорали, отбрасывая на стены колеблющиеся черные тени, он перецеловал меня всю и убеждал хриплым голосом:
— Выходите за меня, мадам, — или отпустите на волю! Не может мужчина терпеть это медленное умирание, этот монашеский искус…
Его руки скользили по моей шее, касались ключиц, словно клавикордов. Я затаила дыхание.
— Робин, я тоже страдаю…
Отпустить его на волю?
Никогда!
Была ли то страсть? Или некий демон помимо моей воли толкал меня к Робину, требовал его ласк, его тепла? Или просто виной всему была его долгая служба и моя женская потребность в любви? Но по мере того как ленивый июнь перетекал в июльскую страду, с каждым днем ускорялось течение нашей страсти. Я куталась в его близость, как в плащ, его руки, его губы преследовали меня, его глаза провожали меня повсюду, полные выражения, которое я отваживалась видеть лишь во сне.
Весь июнь и август мы охотились в Виндзоре, потом переехали в Оксфорд и вновь в Ричмонд.
Мы прогуливались по тамошнему моему саду, когда Робин сорвал виноградную гроздь и поднес к моим губам.
— Нет, нет! — отмахнулась я.
Робин рассмеялся, оторвал от кисти несколько самых сочных ягод.
— Должен ли лорд верить своей госпоже, когда та говорит «нет», или ему следует поступить по-мужски и решить самому?
Он мягко приложил сладкую спелую виноградину к моему рту.
Я раздвинула губы и посмотрела ему прямо в глаза:
— Лорду следует решить самому.
Знала ли я, что он замышляет, когда услышала:
— Мадам, приближается сентябрь, дозвольте мне устроить празднество в честь вашего дня рождения!
За неделю до торжества он уехал в Кью заняться приготовлениями.
Занимался день, жаркий, как в июне, даже душный, в воздухе чувствовалось приближение грозы. Сквозь оконный переплет я видела, как перламутровое предрассветное небо наливается яростным багрянцем и на темно-синем горизонте вспыхивает под багровыми облаками оранжевая полоса.
— Снакенборг, неужели пойдет дождь? Я боюсь, что разразится гроза?
— Мадам, она не посмеет!
Никогда еще я не одевалась так тщательно.
— Нет, Парри, не это — другое платье!
Коричневое и серебряное, алое венецианское и красное из тафты, персиковое и шафрановое одно за другим летели на пол, превращаясь в бесформенную, неопрятную кучу. Наконец я остановила свой выбор на шелковом платье цвета слоновой кости, с глубоким вырезом, отделанным светлым кружевом. Каждый дюйм его был любовно расшит кремовыми листьями и розочками, воротник окружал лицо ореолом из тончайшего газа, в ушах, на шее, на пальцах поблескивали жемчуга, мои любимые каменья, украшение невесты, украшение девственницы.
И жемчуга к слезам — я совсем об этом забыла…
Мы медленно ехали из Ричмонда в Кью, я пребывала в странной задумчивости, маленькая свита, видя мое настроение, деликатно молчала.
Стояло раннее утро, но дорогу уже заполнили люди, и каждый с любовью меня приветствовал. Крестьянки бросались ко мне с просьбой благословить детей, возницы останавливались, а бедный крестьянин сбросил с плеч поклажу, сорвал с седой головы драную шапчонку и до хрипоты выкрикивал «ура!».
Приветные возгласы со всех сторон.
«Слава Богу, — сказал однажды Пембрук, — ваш добрый народ вас любит…»
Верно, милорд. Но мне случалось ехать в свите сестры Марии и слышать, как и ее славословят до упаду.
И не станут ли так же приветствовать кузину Марию, случись ей сделаться королевой?
На свежесжатом поле детишки строили шалашики из соломы, . На краю луга маки и желтые ястребинки провозглашали разгар лета, но перевитые ежевикой колючие изгороди пели осеннюю песнь, меж шиповником, боярышником и кроваво багровеющим пасленом проглядывали бриония и кипрей. И над дверью каждого сельского домика висела оранжевая кисть рябины, чтобы зимой ни одна ведьма не забрела на тепло камелька.
