Хейвуд Смит - Любовник ее высочества
Великая Мадемуазель вновь обернулась к Шатильон.
– Я знаю, что быть постоянно на виду – тяжкое испытание, но ничем не могу помочь. Сейчас смутные времена. И вы все должны быть у меня на глазах.
На герцогиню, казалось, выплеснули ушат ледяной воды. Среди приближенных чувствовалось напряжение. Филипп должен был понимать, что отправляет ее в самый центр заговора. Но зачем человеку, присягнувшему королеве, отдавать свою жену на попечение врага?
Энни скрыла замешательство, старательно сохраняя безмятежное выражение лица. Может быть, он играет на два фронта на тот случай, если регентство потерпит поражение. Другой, более циничный, голос нашептывал ей, что ее просто-напросто опять используют, чтобы ублажить тайную любовницу ее мужа. Или ее присутствие здесь – часть еще более мрачного замысла?
Сколько вопросов! Но, по крайней мере, она находится там, где можно найти на них ответы.
В течение следующей недели Энни нашла некоторые из них. Внешне таинственная жизнь двора оказалась достаточно обыденной. Фронтеньяк почти не имела, если имела вообще, собственного лица, Шатильон все время жаловалась, а мадам Фескье всю ночь храпела и с шумом портила воздух.
Энни проводила время, слушая и наблюдая. Двор был полон слухами. Восстание разгоралось жарче, чем накаляла город не по сезону знойная июньская погода. Томительное напряжение осады сказывалось на настроении людей везде – от сточных канав до городской магистратуры, но Великая Мадемуазель оставалась такой же, как всегда: властной, настойчивой и предельно выдержанной.
Катились дни, и Энни поняла, что попала в мир лжи и обмана. Жизнь при дворе выглядела легкой и красивой, но верить этому было опасно. Никто не говорил того, что думал. Никто не делал того, чего ему хотелось. Правда хранилась в секрете, как особо ценный и опасный продукт, которым ни с кем не делятся. Энни ненавидела ложь, ненавидела скрытность, но у нее не было другого выбора, кроме как мириться с этой запутанной игрой, скрывая истинные чувства под маской равнодушной покорности, которой она так хорошо научилась в монастыре.
После свободы и независимости, которую она вкусила в Шевре, ей казалось, что она попала в яму какой-то темницы. И она поклялась себе, что уцелеет и снова окажется на свободе. Так или иначе, она найдет способ вернуться в Мезон де Корбей.
Медленно тянулось время, прошло больше недели жарких летних дней, по большей части проведенных в помещении. В тех редких случаях, когда принцесса отваживалась выезжать из дворца, Энни оставалась в обществе вечно жалующейся Шатильон. Вечерами в Тюильри собиралось скучное и тупое общество. Почти весь двор бежал из города вместе с Людовиком и регентшей, оставив Великой Мадемуазель возможность блистать в салоне, полном честолюбивых карьеристов и льстецов. Изредка появлялся принц Конде или кто-нибудь из его маршалов, но и тогда все говорили о вине или куртизанках и ни слова о политике. Энни с трудом выносила эти сборища, сидя у окна с веером в руках и мечтая, чтобы все разошлись по домам и она могла бы лечь спать. Не раз случалось, что наутро она так и просыпалась в своем кресле.
Потом внезапно, не попрощавшись, исчез любовник принцессы маркиз де Флемери. Спустя два дня после его исчезновения принцесса вплыла в комнату, где как раз вставала Фескье.
– Дамы, я хочу проехаться верхом. Не трудитесь вставать. Вы останетесь здесь. – Несмотря на жару, она была одета в бархат и усыпана драгоценностями.
Шатильон воткнула иголку в пяльцы с вышивкой.
– Жаль было бы зря тратить время на столь великолепный туалет только для вашей компаньонки. Ваше высочество рассчитывает с кем-нибудь встретиться?
Но принцесса не поддержала шутку.
– С кем я встречаюсь и куда иду – не ваше дело, мадам. – Она перевела взгляд на Энни: – И не ваше. Желаю удачного дня.
После того как она ушла, Шатильон покачала головой.
– Как любезно! Уверена, это жара лишила ее высочество чувства юмора. Я не хотела сказать ничего обидного. Не правда ли, Корбей?
Энни улыбнулась.
– Ваши намерения мне были ясны.
Герцогиня взглянула на нее с подозрением.
– Да, конечно. Я должна считать себя счастливой. По крайней мере, ее высочество относится ко мне не так неприязненно, как к вам. – Она вернулась к своему рукоделию. – Кстати, какое сегодня число? Последние несколько недель были для меня такими докучливыми, что я потеряла счет дням.
Энни вздохнула.
– Двадцать седьмое июня. – Десять долгих, тоскливых дней отделяли ее от Мезон де Корбей.
Шатильон взяла со столика бокал охлажденного вина.
– Надеюсь, этот бунт скоро закончится. Служанка говорит, что погреб почти опустел. Если в нем ничего не останется, я уеду, что бы ни сказала ее высочество. Дама благородного происхождения не в состоянии столько вытерпеть. – Она сделала глоток и продолжила болтовню: – Кстати о выносливости. Вы слышали последние новости из Сен-Жермена? Говорят, наш юный король каждую ночь спит на рваных простынях! Какой скандал, что наш монарх вынужден жить в таких ужасных условиях. Надеюсь, король Испании ничего не узнает. Это просто позор!
Энни занималась своим рукоделием, стараясь не слушать безостановочной болтовни Шатильон.
Спустя несколько часов двери с треском распахнулись, и в них влетела оживленная принцесса.
– Дамы, на сегодня работа закончена! Никто теперь не скажет, что единственный способ для женщины войти в историю – заключить выгодный брак.
Волна паники охватила Энни. Что-то случилось. Но что? Мгновенно в душу закралась тревожная мысль: Филипп. Маркиз исчез, так не ищет ли принцесса другой объект для развлечений? Не провела ли она день с Филиппом?
Великая Мадемуазель задержалась у входа в свою комнату и, не оборачиваясь, громко сказала:
– Вечером я никого не принимаю. Вы все отправляйтесь спать пораньше. Я не желаю, чтобы меня беспокоили.
Дверь за ней захлопнулась, Энни расслышала звук задвигаемого засова. Все знали, что это означает. Наступит темнота, и сквозь запертую дверь будут слышны тихие голоса, один из которых будет мужским.
Уверившись, что все в комнате уснули, Энни осторожно, стараясь, чтобы половицы не скрипнули, соскользнула с кушетки. Она тихонько натянула батистовый халат поверх легкой ночной рубашки и погасила единственную свечу, освещавшую салон.
За дверью принцессы послышался знакомый голос, затем все стихло. Филипп? Голос был похож.
Кровь прилила к ее лицу. Энни говорила себе, что тревожится лишь потому, что он принадлежит ей по праву и законам, как божьим, так и человеческим. Но боль, которую она испытывала, представляя Филиппа, обнимающего другую женщину, шла из самой глубины, из самого потаенного уголка ее сердца. Она не хотела признать, что любит его. Если за дверью находится ее муж, она должна знать об этом.
