Виктория Холт - Шестая жена
— Ты отводил сегодня женщину к узнику?
— Да, сэр.
— Я уверен, что это не входит в твои обязанности. — Нет, не входит... — Он забыл самые простые слова, и говорить быстро у него не получалось. Мне дали взятку. Я плохо сделал, что взял ее. Я раскаиваюсь в этом. Не надо было ее брать.
— И большая была взятка?
— Да, сэр.
— От человека с положением, несомненно. А как зовут узника, в чью камеру явилась гостья. Смотри не пытайся обмануть меня, ибо я тут же велю испробовать на тебе все эти игрушки, и уж тогда ты скажешь правду.
— Не буду. Клянусь, не буду вас обманывать. Этим узником была госпожа Анна Эскью.
— Хорошо. Ты не обманываешь меня, значит, мы сумеем сегодня обойтись без этих штучек. А как звали женщину, которую ты проводил Анне Эскью?
— Это была дама... но я не знаю ее имени.
— Не знаешь? Напряги память.
— Клянусь, я не знаю, как ее зовут. Она принесла еду и теплую одежду для заключенной. Я знаю, кто ее послал, хотя и не ведаю ее имени. Мне его никогда не называли.
— Значит, ты знаешь, кто ее послал?
— Да, знаю. Ее послали еретики — друзья Анны Эскью.
— А как зовут этих друзей?
— Мне не называли их имен.
— Так дело не пойдет. Мне нужны имена.
— Это придворные дамы.
— И ты не можешь никого назвать... хотя бы нескольких?
Он подал знак двум мужчинам со злобными лицами; они подошли поближе.
— Ни единого имени? — спросил допрашивающий.
— Я не знаю, кто послал ее. Мне говорил человек, который привозил ее... я знаю...
— Так ты знаешь?
— Да, милорд. Я знаю, что женщина, приезжавшая к Анне Эскью, — посланница королевы.
— Королевы! Это хорошо. Ты мне очень помог. Можешь идти. Возвращайся к своей работе. Но смотри, никому ни слова о сегодняшнем приключении, дружище, а не то...
— Клянусь, что буду молчать. Клянусь...
— За тобой будут следить. Пусть все останется, как и было. Бери свою взятку. Веди леди в камеру Анны Эскью. Твое сегодняшнее посещение этой камеры и осмотр этих штучек ничего не меняют. А теперь иди, мой милый. Ты отвечал правдиво и очень мне помог.
В ответ на это тюремщик грохнулся в обморок, растянувшись на земляном полу.
Райотесли с улыбкой посмотрел на него. Этот человек ему понравился — он дал именно тот ответ, который был ему нужен.
* * *
Добравшись до Гринвичского дворца, Нэн, как обычно, отправилась прямо в покои леди Херберт. Сестра королевы за время ее отсутствия то молилась, чтобы она вернулась живой и невредимой, то стояла у окна, высматривая, не идет ли она.
— Нэн, — спросила леди Херберт, — ну как, все сложилось удачно?
— Да, как и раньше, миледи.
— Мне показалось, сегодня ты вернулась немного раньше. — Да, миледи. Я едва успела снять юбки, как тюремщик велел мне поскорее уходить.
— С чего бы это? — спросила леди Херберт, побледнев.
— Он сказал, что не видел стражника на обычном месте.
Леди Херберт нервно теребила пальцами драгоценности на своей шее.
— Это неспроста. Они что-то заподозрили.
Нэн упала на колени. Пообщавшись с Анной Эскью, она заражалась ее фанатизмом, ее стремлением обрести мученический венец.
— Миледи, если потребуется, я готова умереть за дело королевы и за ее веру.
Леди Херберт принялась ходить взад и вперед по комнате.
— Женщин не подвергают пыткам. Меня могут послать на костер, но поскольку я женщина, то меня задушат, чтобы я не чувствовала боли, когда загорится мое тело.
Леди Херберт поняла, что Нэн находится на грани истерики. Напряжение было слишком велико — его могли вынести только такие фанатики, как Анна Эскью. Надо прекратить эти опасные посещения Тауэра. Надо убедить королеву, чтобы она отказалась от них.
— Иди в свою комнату, — сказала она. — Я пришлю тебе успокоительное питье. Выпей его и задвинь полог кровати, а потом спи... спи, пока не проснешься освеженной.
Нэн сделала реверанс и отправилась в свою комнату.
Когда она проснулась, ее вчерашнее возбуждение прошло. Она снова стала самой собой. Она с ужасом вспоминала свои походы в Тауэр, и мученическая смерть уже не казалась ей такой прекрасной, как вчера. Смерть ужасна, и воспоминание о холодной мрачной громаде Тауэра только усиливало эту мысль.
* * *
Войдя в спальню королевы, леди Херберт закрыла дверь и прислонилась к ней.
— Мне страшно, — сказала она.
— Почему? — спросила королева.
— Сегодня она вернулась раньше обычного. Стражника не было на его месте.
— А почему его там не было?
— Потому что что-то случилось.
— Ты сегодня какая-то взвинченная, что с тобой?
— О, Кейт, что с тобой будет?
— Откуда я знаю? Разве мы можем это знать?
— Кейт, не посылай больше Нэн в Тауэр. Послушай моего совета, прекрати это опасное дело.
— Значит, ты предлагаешь оставить Анну одну, без помощи в этой ужасной тюрьме?
— Да, Кейт. Да.
— Но ты вспомни — ведь она пострадала из-за меня. Посадили в тюрьму ее, а на самом деле там должна была быть я. Моря ее голодом и холодом, они наносят удар по мне.
— Кейт, Кейт, будь осторожна. Это не игра, в которую мы любили играть в отцовском доме. Это жизнь, и тебе угрожает реальная опасность. Если бы ты знала, какие сны мне снятся, Кейт! О, какие ужасные сны!
— И мне тоже, — сказала королева.
— Тебе что, все равно — умрешь ты или останешься жить?
— Нет, не все равно, — ответила королева. — Я очень хочу жить. И она неожиданно бросилась к сестре и обняла ее.
«Что с нами со всеми будет? — спрашивала себя Анна Херберт. — И зачем только Анна Эскью появилась при дворе! Мы хотим жить, хотим покоя и счастья, а вместо этого своими неосторожными действиями насылаем на свои головы несчастья».
— Сестричка моя, — срывающимся голосом произнесла Анна. — Что же это с нами сталось?
— Жизнь взвалила на нас непосильную ношу, Анна. Так мне кажется временами. Я помню, какой была моя жизнь до замужества с королем... Я помню свой брак с лордом Латимером... Что меня тогда заботило? Что у нас будет на обед, надо собрать клубнику, пока она не перезрела, и ее не склевали птицы; до конца месяца надо уехать из Йоркшира, чтобы проветрить дом; нужно закончить покров для алтаря, который я вышивала для церкви. Вот что меня тогда занимало. А теперь? Как все изменилось! Теперь я думаю не о том, подойдет ли моему господину этот говяжий филей, а о том, сколько времени... сколько времени мне еще ходить в королевах? И скоро ли меня отвезут в Тауэр? И когда я поднимусь на эшафот? Бывают времена, когда я лежу в постели, натянутая как стрела, и мне кажется, как к моей шее прикасается лезвие топора. Я вздрагиваю и молю Бога спасти меня. Но в другие дни меня охватывает безразличие, я смеюсь про себя и говорю — пусть это случится сегодня. Мне все равно!
