Никола Корник - Сладкий грех
Ее голова медленно склонялась на подушки кареты, по мере того как его губы заменили пальцы на ее груди. Эван осторожно, будто пробуя на вкус, прошелся языком по теплой коже, сжимая в руках это выгнутое страстью тело. Ее кожа с мучительной чувствительностью воспринимала каждое его прикосновение. Соски затвердели, и жестокое желание упругой пружиной распрямлялось где-то внутри. Но она знала, что Эван не станет торопиться удовлетворять его. Чем сильнее она трепетала в его руках, тем более жгучим было его наслаждение.
Короткий стон вырвался у Лотты, когда руки Эвана соскользнули с ее плеч, спуская корсаж платья еще ниже. Теперь она была обнажена до талии. Руки похолодели, она вся дрожала и чувствовала себя уязвимой. Много раз ей приходилось выставлять себя напоказ в платьях, которые едва ли что-то скрывали. Странно, но Эван обладал искусством так расчетливо обнажать ее тело, что каждый его взгляд и прикосновение вызывали в ней чувство крайней незащищенности. Он снова склонился над ее грудью, дотрагиваясь, пощипывая и вытягивая жесткие бугорки сосков до тех пор, пока она не застонала. Его рот, горячий и открытый, тут же прильнул к ее губам.
— Молчите, — прошептал он, и Лотте почудился смех в его голосе. — Наш возница слишком стар, чтобы выдержать шок, если услышит вас.
Сознание Лотты как-то откликнулось на его слова, хотя его рука была уже под ее юбками, нащупывая влажную, горячую сердцевину. Он стиснул ее пальцами, доставив нестерпимое наслаждение, быстрое, длящееся всего лишь момент и влекущее за собой следующее, пока не захотелось закричать. Обнаженная кожа спины чувствовала прикосновение шершавого бархата сиденья и холодок вечернего воздуха. Движения Эвана становились разочаровывающе легкими, и Лотта знала — ничто не заставит его изменить себе. Он позволит ей дойти до конца, лишь когда сам будет к этому готов. Лотта испытывала мучительное наслаждение, которое ее тело молило разрешить.
Она изогнулась в его руках, желая закончить, но он только замедлил движения, превратив в легкие прикосновения, продляя ее сладкую муку и делая нестерпимым желание достигнуть вершины блаженства.
Дрожь сотрясала все ее тело, мускулы живота сжимались в отчаянной попытке достигнуть удовлетворения. Эван на мгновение прервал движение. Кожа Лотты горела от возбуждения, разум помутился от страстного желания. Она почувствовала первые вибрирующие толчки внутри себя. Эван, угадав ее готовность, сделал новое движение так, что она выкрикнула ему что-то отчаянное и молящее, отвергающее всякую гордость. Новый спазм обрушился на ее тело и отступил, унося с собой чувство реальности. Эван подхватил ее на руки, целуя с чувством торжествующего победу собственника. Его пальцы продолжали ласкать ее. Все существо Лотты растворилось в невыразимом наслаждении, столь изысканном, что боль страсти переливалась в желанное удовлетворение. Казалось, она не могла остановить отголоски счастливой дрожи внутри, отдавая свое потерявшее волю, обессилевшее тело в его руки.
— Странно, но ни с одной из женщин я не стал бы сдерживать себя. А вот с вами, Лотта… — признался он, зарывшись губами в ее волосы. — Меня поглотило потрясающее чувство собственника, которое по силе сравнимо лишь со страстью обладания вами, — задумчиво произнес Эван, остановившись ярко заблестевшими глазами на ее лице. — Но несомненно одно — если погаснет один из нас, то же произойдет и с другим.
Молчание повисло в карете. Лотте казалось, что наслаждение отступает из ее тела, как волна прилива. В голове прояснилось, сознание восстанавливалось, холодное и трезвое, голос сердца умолк.
— Несомненно, — согласилась она. Спущенный корсаж начал ее смущать, и Лотта поспешила восстановить разрушенную гармонию. Она негодовала на себя за то, что все еще ощущала отголоски любовного трепета.
Всего на одно краткое мгновение ревность, которую продемонстрировал Эван, подняла и согрела ее, обманув своей силой. Но ревность еще не любовь, а всего лишь примитивное предъявление прав на нее. Глупо путать такие разные понятия. Лотта понимала, что Эван испытывает к ней сильное плотское желание. Это не более чем похоть, которая горит неровным пламенем и угасает, оставив после себя горстку холодного пепла.
— Не желаете вернуться ко мне сегодня ночью? — спросила Лотта, легко касаясь его руки. Ни на секунду ей не хотелось бы показать ему свою боль.
— Нет, — после некоторой паузы ответил Эван. Лотте почудилось, что он улыбнулся, хотя она не могла в точности разглядеть в темноте. — У меня еще есть работа, вы будете только отвлекать меня от нее.
— Работа? — переспросила она. — Как это?
— Буду писать письма… — уклончиво ответил Эван. Лотте показалось, что он намеренно не стал объяснять деталей. — Также следует подготовиться к разговору с мистером Дастером, который отвечает за соблюдение правил нашего пребывания здесь, — закончил он, быстро и легко поцеловав напоследок, перед тем как покинуть карету. — Прошу извинить меня… До завтра.
— До завтра, — сказала Лотта.
Короткое путешествие в Монастырский приют показалось ей невероятно одиноким. Сидя в темноте кареты, она не вспоминала слова Эвана о чувствах к ней, пытаясь понять, что за работа может ожидать его сегодняшней ночью. Ей было бы легче думать об этом, чем допустить воспоминание о больно ранящих словах насмешки и презрения.
Значит, дела и письма… Как раз то, что требуется для Тео.
И то, что Эван никогда не станет обсуждать с ней.
Сомневаться не приходится, Эван слишком закрытый человек, ему никогда не придет в голову делиться чем-либо с ней, в особенности секретами, от которых может зависеть его жизнь. Нужно быть очень наивной или совершенно его не знать, чтобы на что-то надеяться. Лотта знала, что Эван не доверяет никому, и меньше всего ей.
Она снова припомнила события сегодняшнего вечера, особенно так поразивший холодный и оценивающий взгляд его синих глаз, который не раз останавливался на ее лице. Она даже поежилась от неприятного чувства и была почти уверена в том, что он подозревает ее. И это при том, что ничего плохого она еще не совершила. Когда дойдет до дела, следует соблюдать крайнюю осторожность. Теперь в ней созрела решимость предать его в пользу Тео. Сегодняшний вечер полностью развеял последние сомнения. Эван с пренебрежительной легкостью сказал ей о том, что будет, когда его желание иссякнет. Не стоит дожидаться столь печального финала. Она проявит волю. Она оставит его первой.
Стоя на ступенях «Медведя», Эван смотрел вслед скрывшейся из вида карете. Лотта оправдывала звание невероятно дорогой любовницы, но она стоила каждого вложенного в нее пенни, не давая ему ни на минуту заскучать. Губы Эвана скривились в невольной усмешке. Расположение батарей? Кавалерийские маневры? Эван бы удивился, если бы притворный интерес Лотты Пализер к подобным предметам не оказался приказом. Ее простые вопросы о намерении нарушить режим со всей очевидностью указывали на это.
