Филиппа Грегори - Другая королева
Двор прекратил разъезды и ринулся обратно в Лондон; Виндзорский замок готовят к осаде. Вооруженные отряды созывают на защиту Лондона, но их не получится обучить и вооружить к сроку. Половина жителей прячет свое имущество и уезжает из города. Ночами на улицах пустынно, их наполняет один лишь страх. Испанская армия через несколько недель высадится с территории Нидерландов, чтобы сражаться на вашей стороне, испанцы передали золото через своего банкира Ридольфи, а я отдал его Норфолку, чтобы он заплатил вашим солдатам.
Победа будет за нами, это дело нескольких недель, Росс.
Я сворачиваю письмо и прячу его в карман, я сожгу его, когда мы остановимся пообедать. Я еду, распустив поводья, едва помня, что подо мной лошадь. Передо мной стоит образ Елизаветы, моей кузины, мчащейся в Виндзорский замок, оглядывающейся по сторонам при дворе и видящей на каждом лице слишком радостную улыбку предательства. Я знаю, как это бывает. Я сама это видела. Она испытает то же, что я в Холируде, – почувствует, что некому верить, узнает, что знала я в Данбаре, – что поддержка покидает ее и ее последователи клянутся ей в верности, оставляя ее. Теперь она знает, что даже Дадли, ее друг с детских лет и многолетний любовник, вступил с Норфолком в заговор с целью меня освободить. Ее собственный любовник, ее кузен, все лорды ее Тайного совета – все они на моей стороне. Каждый лорд в этой стране хочет, чтобы меня освободили. Простонародье всей душой за меня. Ее все предали. Когда она взошла на трон, ее звали «наша Елизавета», а теперь она утратила их любовь.
Я думаю о Шрусбери, который мрачно едет рядом со мной, о том, как он торопится, чтобы помочь мне спешиться, о том, как он тихо радуется моему обществу за столом, о его подарках и постоянной любезности. Он принес ей присягу, но я его переманила. Я переманила всех лордов Англии на свою сторону. Я это знаю. Я вижу, что чувствует Шрусбери и каждый в доме Бесс. Они все хотят, чтобы я была свободна.
1569 год, октябрь, замок Татбери: Бесс
Половина того, что нам необходимо, осталась в Уингфилде, и я не могу купить свежих овощей ни за какие деньги в пределах двадцати миль. Здешняя местность истощена, народ бежит на север, чтобы вступить в армию, которую муштрует в Бранспате граф Уэстморленд, поклявшийся в верности шотландской королеве и объявивший священную войну во имя Римской церкви. Страна уже на пороге войны, и когда я посылаю мажордома на рынок, он говорит, что ему ничего не продадут; он чувствует себя здесь врагом.
Страшно думать, что здесь, в северной глуши, есть сквайры, и дворяне, и лорды, которые собирают своих людей, ставят под ружье друзей, вооружают последователей и велят им идти под знаменем пяти ран Христовых искать меня, брать мой дом, освобождать мою пленницу. Я просыпаюсь в ночи от малейшего шума, а днем постоянно поднимаюсь на стену замка взглянуть на дорогу, все время вижу облако пыли и думаю, что это они.
Я всю жизнь прожила как скромная женщина, я была в хороших отношениях с соседями, была хорошей хозяйкой для арендаторов и честным работодателем. Теперь я не в ладах со своими собственными людьми. Я не знаю, кто из них – тайный враг, не знаю, кто освободил бы королеву, если бы мог, кто поднялся бы против меня, если бы посмел. Из-за всего этого я чувствую себя чужой в своих краях, словно только что прибыла в родную землю. Люди, которых я считаю друзьями и соседями, могут быть на другой стороне, могут быть против меня, могут даже быть моими врагами. Мои друзья, мои родственники могут поднять против меня оружие, могут увидеть во мне предателя по отношению к истинной королеве.
Сама она держится скромно, как новая послушница в монастыре, а в рукаве у нее план побега, и мой муж доверительно мне сказал:
– Слава богу, она не пытается бежать. По крайней мере, она ничего не знает о восстании.
Впервые за время нашего брака я смотрю на него и думаю: «Дурень».
Плохо, когда жена думает, что муж дурак. У меня было четверо мужей, и со всеми бывали непростые времена; но я никогда прежде не была замужем за человеком, чья глупость могла стоить мне домов и богатства.
Я не могу это вынести. Я просыпаюсь ночью, едва не плача из-за этого. Никакая неверность не могла бы быть хуже. Пусть даже под моей крышей живет самая красивая женщина христианского мира, я думаю больше о том, не потеряет ли мой муж наше состояние, чем о том, не разобьет ли он мне сердце. Женское сердце может исцелиться, или смягчиться, или стать жестче. Но когда теряешь дом, вернуть его трудно. Если королева Елизавета заберет у нас Чатсуорт, чтобы наказать моего мужа за неверность, я понимаю, что больше не войду в этот дом.
Вольно ему затевать заговор против Сесила, как дитяти с непослушными приятелями, вольно закрывать глаза на шотландскую королеву с ее бесконечными письмами. Вольно наслаждаться обществом женщины, которая ему в дочери годится и при этом является врагом страны; но зайти так далеко, чтобы двор не выплатил нам то, что задолжал! С ними теперь не поспоришь о счетах, они даже не отвечают на мои отчеты. Зайти так далеко, что они усомнились в нашей верности! Он что, совсем ни о чем не думает? Он не смотрит вперед? Он не понимает, что имущество предателя тут же, без права на обжалование, изымается в пользу короны? Не знает, что Елизавета свои рубины бы отдала, только чтобы забрать у меня Чатсуорт? Разве он не дал ей повод для этого своей глупой неосторожностью с северными лордами? Разве он не дурак? Дурак, теряющий все? И теряющий мое состояние так же быстро, как свое? Мои дети в браке с его детьми, мое состояние под его опекой, неужели он все потеряет, потому что не был дальновиден? Смогу ли я когда-нибудь, хоть когда-нибудь простить его за это?
Я прежде уже была замужем и знаю тот миг, когда медовый месяц окончен и видишь обожаемого жениха тем, кто он есть на самом деле: простым смертным. Но я никогда прежде не ощущала, что мой брак кончен. Я никогда прежде не считала своего мужа дураком и не хотела, чтобы он перестал быть моим господином и повелителем, потому что сама я и мое имущество были в большей безопасности, пока я лично всем занималась.
1569 год, октябрь, замок Татбери: Джордж
Сколько бы я ни прожил, я никогда не забуду эту осень. С каждым опадающим листом гордость моя делалась все уязвимее. По мере того как обнажались деревья, я видел, как проступают во тьме кости моей жизни – в холоде, без скрывающего их сверкания листвы. Я ошибался. Я все понял не так. Сесил не просто мажордом, он куда больше. Он хозяин, он пристав. Он пристав Англии, а я просто бедный пожизненный арендатор, который по ошибке принял свою долгую жизнь здесь, дом своей семьи, свою любовь в этой земле за право владения. Я думал, что я здесь хозяин, но выяснил, что мне ничто не принадлежит. Я могу все завтра потерять. Я словно крестьянин – даже меньше, я захватил участок на чьей-то чужой земле.
